Красс положил руку на плечо Цезаря:
– Когда-то я сказал, что я друг твоему дому, Юлий, а потому постараюсь не обращать внимания на нелепые и грубые слова. Ради твоего же блага. – Консул помолчал. – Заговорщики разбиты, и Рим в безопасности. По сути, результат просто прекрасный. Так постарайся же на нем остановиться. В этом вопросе нет ровным счетом ничего достойного мыслей серьезного человека. Отбрось лишнее.
Согнувшись под дождем, Красс не спеша пошел прочь, оставив Цезаря в полном одиночестве посреди пустынной площади.
Глава 14
Над толпой, собравшейся на Марсовом поле, нависали холодные серые тучи. Земля под ногами хлюпала от дождя, но тысячи людей покинули дома, оставили незаконченной работу – все для того, чтобы прийти на огромное поле и посмотреть, как будут казнить преступников. Легионеры Помпея ожидали начала действа, построившись безупречными сияющими рядами. Глядя на них, трудно было представить, что именно эти люди построили и эшафот, и целый ряд деревянных скамеек, на которых предстояло восседать сенаторам. Даже каменную мостовую устелили сухим тростником, и теперь он на каждый шаг отвечал тихим шуршанием.
Собравшиеся на площади горожане поднимали детей как можно выше, чтобы те смогли своими глазами увидеть на деревянном настиле четыре несчастные, разбитые фигуры, ожидающие казни. Все разговоры в толпе велись только шепотом, и это лишь подчеркивало торжественность момента.
С наступлением полудня сенаторы прекратили прения в курии и отправились на поле. Солдаты Десятого легиона пришли на помощь воинам Помпея: вместе они закрыли и запечатали городские ворота, а затем водрузили флаг на холме Яникул. До возвращения в город сенаторов он должен был находиться в состоянии вооруженной обороны, словно отражая осаду. Многие из сенаторов равнодушно смотрели на реющее на холме в западной части Рима полотнище. Оно будет оставаться там до тех пор, пока город в безопасности. А исчезновение его будет означать, что к городу приближается неприятель. В таком случае прервется даже смертная казнь: безопасность превыше всего.
Юлий стоял, покрепче завернувшись в свой лучший, самый теплый плащ. Несмотря на то что под ним были еще и туника, и тяжелая тога, молодого человека безжалостно била дрожь – было мучительно больно сознавать, что этих несчастных обрек на страшную смерть он сам.
Ничто не защищало приговоренных от пронизывающего ветра. Только двое из четырех преступников оказались в состоянии держаться на ногах, да и то лишь согнувшись от боли и прижимая закованные в цепи руки к полученным ночью ранам. Возможно, именно сознание неминуемой скорой смерти заставляло обреченных жадно вдыхать холодный воздух. Они словно пытались надышаться напоследок, не обращая внимания ни на толпу, ни на собственные страшные увечья.
Один из двоих стоящих казался выше и сильнее своего товарища. Длинные темные волосы развевались на ветру, то и дело закрывая лицо. Распухшие глаза больше походили на узкие щелочки, и все-таки невозможно было не заметить в них того лихорадочного сияния, которое превращало человека в загнанного зверя.
Безумный, который набросился на Юлия в тюрьме, сейчас рыдал, закутав голову тряпкой. На ней ярко выделялось кровавое пятно – очевидно, на месте выколотого глаза. Воспоминание вновь заставило содрогнуться, и Цезарь еще плотнее запахнул плащ – с такой силой, что одна из купленных у Александрии золотых пряжек больно врезалась в шею. Он взглянул на Помпея и Красса – консулы стояли рядом на толстой подстилке из камыша. Они тихо беседовали между собой, в то время как толпа ждала казни, не в силах сдержать волнения и нетерпения.
Наконец правители пришли к какому-то соглашению. Помпей взглянул на городского судью, и тот поднялся на помост и обратился к моментально притихшим зрителям:
– Эти четверо признаны виновными в заговоре против римских граждан. По приказу консулов Помпея и Красса, поддержанному сенатом, они должны быть преданы казни. После этого тела предстоит расчленить и скормить хищным птицам. Головы же будут водружены на городские ворота – по четырем сторонам света – в назидание тем, кто задумывает недоброе. Такова воля наших консулов, которые вещают от имени всех римлян.
Появился палач, по основной своей специальности мясник, – огромный, мощно сложенный малый с коротко стриженными седыми волосами. Одет он был в тогу из грубой коричневой шерсти. Чтобы удержать ее на расплывшейся талии, пришлось подпоясаться веревкой. Исполнитель страшного ритуала не спешил, явно получая удовольствие от сосредоточенных, напряженных взглядов множества зрителей. В глубине души человек этот был актером, а потому удовольствие покрасоваться перед публикой превышало все на свете; с этим ощущением не могла сравниться даже радость от полученных за работу серебряных монет.