Дуня, лишённая доспехов-объятий, обхватила себя руками. Только с приходом мороза она заметила, что изо рта певца вырываются облачка пара, что ресницы и ставшая усами и бородой щетина спасителя заиндевели. Но почему он не прижимает её к груди?.. Потому что, дрожа, снимал с себя куртку. Зачем?.. Укутать глупую подопечную.
«Ну, попадись мне этот ублюдок! — мастер Лучель стоял поодаль и всматривался в тёмную даль. — Только попадись. И тот гадёныш, что ему поставил эту дрянь! Я уж ему… Но сначала выясню, зачем, ради чего он уничтожил целый мир…» — «Лу! — воззвал к напарнику менестрель. — Лу, мы сейчас околеем!» — «Вот дерьмо, — позабыв красоту дуниного языка, безыскусно, как это делал певец, ругнулся волшебник. Подскочил к парочке, поддел девушку за подбородок. — Серебрянка. Подхватила. И тебя заразила…» — «Без тебя знаю. Можешь что сделать?» — «Могу».
И стало просто, а не убийственно холодно. А затем были подруги-соседки, громадный слон и хобот, обернувшийся мужской рукой…
— О! Как будут разочарованы дамы, когда прознают, за каким занятием ты сочиняешь романтические баллады, — оборвал напев мастер Лучель.
— Ну что ты, — фыркнул менестрель. — За ним я только песни конкурентов исполняю. Так сказать, для ускорения процесса.
— Ага, станешь утверждать, что эта гениальная строфа не твоего производства?
— Ну… моего… — вынуждено признал музыкант. — А, может, и не моего. В голове, знаешь ли, всякое вертится. И… — Дуня живо представила, как защитник разводит руками и смотрит… то ли вверх, то ли в сторону, то ли вглубь себя, переполненный чувством, которое нельзя объяснить. Ведь оно на то и чувство, чтобы чувствовать. — Лу! Я не властен над собой. Иногда мне достаточно скрипа ветки, чтобы песня попросилась наружу. Она может быть глупой, неказистой, ерундовой и, тем более, она может оказаться услышанной когда-то и где-то. Я могу её тотчас позабыть… но я не могу её не озвучить. Я не спорю, я не лучший из поэтов, но…
— Душа у тебя художника и с этим уже ничего не поделаешь, — хмыкнул чародей. — Это-то, мальчик мой, твоего отца и расстраивает.
— Это? Нет, Лу. Отсутствие у меня мозгов его беспокоит, но не быть — не стать! — мне его наследником… Ладно, замяли. Ты чего меня не поднял? Вроде как моя смена.
— Незачем. Мне не спится, купол ни живого, ни мёртвого не пропустит. К тому же вас прерывать не хотелось: впервые вижу, чтобы любовью занимались во сне…
— Что?! — рявкнул во всю глотку певец.
«Что?!» — мысленно вторила Дуня. Не очень-то приятно пропустить, хм, такое. Девушка осторожно себя ощупала. С точки зрения странницы, для столь увлекательного дела на ней имелось слишком много одежды, причём не только своей: поверх так и не расшнурованного до конца платья смирительной рубашкой висела куртка менестреля. Тяжеловатая, широкая и длинная — если бы не рукава и плечи не по размеру, то общепринятые нормы морали вполне позволили бы Дуне щеголять на улицах только в чужом наряде, и никому бы в голову не пришло осуждать девушку за беспутство. Вот и разгадка странному подвенечному платью, даже исцарапанной груди нашлось объяснение — топазовая брошь.
— А что — что? — полным благолепия голосом поинтересовался маг, затем не выдержал и рассмеялся. — Ладно-ладно, герой-любовник, с лица-то не спадай. Преувеличил я немного. Вы только обнимались. Но как страстно!
— Лу… — облегчённо выдохнул музыкант. И явно смущённо добавил: — Так теплее.
— Ну да, ну да, — звякнуло, наверное, волшебник кивнул. — Вопрос: кому? Куртку ты ей свою отдал…
— Ты видел, как её трясло?
— …одеяло моё, щедрый мальчик, тоже подсунул…
— Тебе ж оно без надобности. А девушкам на голой земле спать противопоказано.
— …и себя рядышком пристроил…
— Теплообмен, я же говорил.
— …все признаки того, что оно закончится общеизвестным способом согреться.
— Только не с ней!!!
Ах, вот оно, значит, как?! Не с ней! Только! Ну, будет тебе теплообмен!!!
Дуня отлично понимала, что ведёт себя глупо, но сопротивляться порыву не захотела: повернулась на бок, поплотнее закуталась в одеяло (оно было под ней) и свернулась калачиком. Сразу же разобралась, кто более всего от этого проигрывал — она сама. Холод, несмотря на преграды, пробирался к телу, но в такой позе на большую грелку-менестреля рассчитывать уже не приходилось. Ну и пусть!