— Ты же за ворота замка не выходишь, Пышка.
— Она не выходит? — вступилась за помощницу старшая повариха. Несмотря на должность, она отличалась болезненной худобой. — Это Леска за ворота носа не кажет, хотя уж с десяток парней ей прогуляться предлагали. А вот Пышечка наша ох как любит деревенские сеновалы. Вот и давеча с песнопевцем бродячим куда-то сбежала…
— Так это он, что ли, сказок тебе понарассказывал? — покачала головой Вруля. — Пышечка, мужик что угодно бабе наплетёт, лишь бы приголубила.
Младшая повариха, нисколько не смущённая ни проповедью, ни мнением о себе начальницы, утробно расхохоталась — все её три подбородка мелко затряслись, словно студень в дрожащей руке. Вообще, она вся походила на огромный кусок желе, угодивший в горы во время обвалов.
— Девочка моя, — Пышка не боялась старшей горничной даже, когда та изволила гневаться. — Это тебе сказки надобно рассказывать, а мне — подмигнуть достаточно. Глянь на меня. Если уж мужик ластится, значит, любовь у него ко мне истинная… пусть и мимолётная. Песнопевец мне баллады пообещал посвятить, вот! Надеюсь, когда-нибудь да услышу.
Вообще-то, толстушка несколько преувеличивала своё уродство. Если физически, то она впрямь была страшна как смертный грех, причём не один, а все семь. Она не относилась к тому типу очень больших женщин, которых ласково называли пышками, скорее ей в качестве имени подошло бы «опара» или «квашня». Слишком много жира, тяжёлая отдышка, грубый голос, ужасные манеры (правда, не за столом — всё, что касалось еды, для неё было свято), но… Душа! Светлая, добрая, она озаряла Пышку и заставляла тянуться к ней — и ухажёров, и подруг, тех и других настоящих, а не поддельных. И язык не поворачивался обозвать повариху толстухой, только нежно — толстушкой.
— Ладно-ладно, — сдалась Вруля. — Рассказывай уж, что тебе песнопевец в ушко намурлыкал.
— А он и правда мурлыкать умеет, — хихикнула Пышка. Получилось гулко, словно крикнули в глубокий колодец «э-ге-гей!». — А поведал он мне следующее… Кстати, на хлебень налегайте. Удался он мне сегодня. Только Леске оставьте — уж больно девке он нравится. И чего она в нём нашла? Нет, вещь, конечно, хорошая, иначе бы не делала, но… вот ведь! Странная девка! Бабоньки, может, ей доходчиво объяснить надобно, что от неё парни хотят?
— Не надо, — отмахнулась старшая горничная. — По глазам вижу, что всё понимает. Сохнет, наверное, по ком… Или обычаи иноземные не дозволяют.
— А Чернушке дозволили, — вмешалась надзирательница птичника и скотного двора.
— Чернушка — девица бойкая. Лучшего жениха Дальних курлык под венец загнала. И это ж всего денька три охмуряла! — Вруля озадаченно хмыкнула. — И правильно, а то парень совсем от рук отбился… Пышка, не отвлекайся!
— А я что… — Повариха разлила по кружкам коричневый пенистый напиток. — У полуденных границ Империи нашей, как раз за Мёртвыми увалами… Ну, это, где одни руины и призраки…
— Знаем, не дуры!
— Угу. Так вот, за Мёртвыми увалами, на подходах к Волглому древостою обретаются полудикие племена. Императора нашего они называют не иначе, как Большим Вождём, но своим господином и повелителем не считают. На их счастье, Империи они не нужны — земли у них бедные, разве что у самого Древостоя плодородные, да там нечисти — лучше с голоду помереть! Один только крестощит гигантский чего стоит!.. Правда, с леса-то дикари и кормятся, да на соседние племена набегают.
— Ой, и откуда ж ты такая умная? — не утерпела птичница.
— Не зря же я с песнопевцем не только миловалась, но и лясы точила, — Пышка мечтательно улыбнулась. — Он ведь началу свидетелем был — гостил у племени ксюханцев, легенды собирал. Песнопевцы, они же иной раз рыцарей посмелее будут — куда только голову не сунут, лишь бы новую историю услышать!
Так вот, ясноголосый мой как раз откланяться надумал, как явился ко ксюханцам юнец. Мальчишка совсем ещё. Одет не как воин, отличительного знака барда тоже нет, на горожанина не похож, для лапотника фигура не та, для невольника или беглого каторжника чересчур уж нос высоко задирает, а для благородной крови далековато в одиночку забрался. В общем, ни то, ни сё, ни это. Да ещё с голубыми глазищами, что по местным поверьям проклятием считается. Пацана из селения не погнали, ибо порченых за порог выставлять надобно осторожно, чтобы горестями своими не зацепил. А мальчишка, наглец, возьми и потребуй к себе вождя. Не позвал, не испросил дозволения с ним свидеться, а именно что потребовал!