Никто не встречал прибывших, не кидал обычных реплик, лишь когда обоз остановился у бывшего пересыльного пункта, прискакали верхом на прутиках несколько чумазых ребятишек, да и те глазели недолго, потому что по всей деревне зачиркали, зазвенели под тугими струйками молока подойники, созывая детей к ужину.
Бойцы распрягли разномастных усталых коней и отвели их в ночное. Телеги составили в прясла рядком, стали разводить костры и дымокуры.
Переход был длинным, солнце пекло весь день немилосердно, и люди наслаждались теперь покоем и прохладой, блаженно раскинувшись под телегами и просто на траве, сняв сапоги, развесив на оглоблях и прясле разноцветные портянки.
Многие успели выкупаться в ледяной воде мельничного пруда и ходили героями. Это были совсем ещё молодые люди. Их лица ещё не скучали по бритве, только у немногих росли усы, и темнела на щеках щетина.
Внимательный глаз отметил бы, что они были не простые солдаты, а надевшие гимнастёрки начальники, привыкшие командовать другими и поэтому хорошо понимающие дисциплину. Среди них можно было найти недавних студентов и рабочих, поставленных у руля революцией, бывалых фронтовиков, научившихся командовать ротами и батальонами. Шли с обозом ещё четыре женщины и пятеро детей – семьи бывших комиссаров.
Женщины уже раздобыли молока и варили в общем котле кашу, перебивавшую своим сладким запахом горелые ароматы других костров.
– Одна мучка, да разные ручки, – говорил по этому поводу Тарасов стоявшему рядом Черевиченке. – Что ни говори, а баба сварит, так поесть можно, не то, что наш брат – лишь бы горячее. Вон и у тех пригорело… Неприученные.
– Научатся, – коротко ответил Черевиченко. – Пошли в Совдеп. Волсовет был на замке. Председателя, неразговорчивого мужика лет пятидесяти, они застали дома за столом. Он ужинал, только что вернувшись с покоса.
Узнав, кто перед ним, мужик вышел из-за стола в заплатанных портках рыжего домотканого сукна, но подпоясанный поверх застиранной косоворотки широким офицерским ремнём, пожал гостям руки и пригласил разделить еду.
Требование снабдить отряд продовольствием и фуражом выслушал с кислой миной, но пообещал утром всё доставить. А потом спросил, что же ему делать, коль советской власти в Иркутске уже нету.
– Вам сдать гумагу али кому?
– Сдать всегда успеешь, – сказал ему Черевиченко, – торопиться некуда. Ты лучше собери понадёжней людей да организуй отряд. Зимовья в тайге есть, ещё поставите, и действуйте в волости именем советской власти. Будете бить белую сволочь, а там и мы вернёмся.
– Не пойдёт никто, – сказал председатель. – Мужик – это тебе не фабричный, его от хозяйства силком не оторвёшь. Да и за Советы мёрзнуть в тайге ему резона нету. Добра он от них не видел.
– А сам-то как?
– Я друго дело. Из батраков. Вот хозяином стал… Один не повоюешь… Худа никому не делал, поди, и белые безвинно не казнят…
Разговор с председателем сильно расстроил Черевиченко. К телеграфу он шёл так быстро, что Тарасов едва поспевал за ним.
– Ты не гневайся, Семён Иванович, – давал тот на ходу советы, – в гневе правды нету. Не надо те беситься, люди на тебя смотрят.
Черевиченко не отвечал.
– Давай Приленск! – с порога крикнул он телеграфисту.
– Приленск не отвечает, – с улыбкой ответил чиновник.
– Как так?
– Не могу знать. Может, аппарат вышел с исправности, а возможно, и другое что. Со вчерашнего дня молчит. Перед этим тоже молчал.
– А что нового в губернии?
Телеграфист подёрнул плечом: кто его, мол, знает. Потом сказал, как бы между прочим:
– Ваших сильно разбили у Байкала.
– А ты чей? – спросил Черевиченко, слегка понизив голос.
– Я ничей. Я сам по себе. И пугать меня ни к чему. Я при исполнении…
Остроносое лицо его в обрамлении серых подвитых волос вытянулось и приняло независимый вид.
– Ладно, – осадил его Черевиченко, – дай-ка сюда ленты. Не перебирай, все давай!
Чекист стал быстро просматривать ленту.
Телеграфист без выражения следил за ним и помалкивал, но видно было, что в глубине души снисходительно посмеивался над красным начальником. Он знал то, чего не знал и не мог узнать из клочков ленты Черевиченко, – Приленск уже вторую неделю в руках белых и отряду практически идти некуда.
– На, читай, Пётр Анисимович, это нам. Дочка твоя привет шлёт, – сказал Черевиченко, протягивая Тарасову кусок ленты. – А ты, значит, ничего не знаешь? – спросил он телеграфиста. – Ты при исполнении? Ну-ка вставай.