Маргарет направила коня по тропинке, вьющейся по берегу ручья. Добравшись до окруженной скалами заводи, она спешилась и отпустила коня пастись на молодой травке, растущей между камнями. Она собралась присесть у воды, но тут заметила, что укромную ложбину выбрал и кто-то еще. По тропинке к ней приближалась высокая фигура. Человек шел, сложив руки на груди и опустив голову, погруженный в раздумья, не обращая внимания на красоту природы.
Увидев пасущегося коня, он остановился и огляделся; было ясно, что до сих пор госпожа Маргарет оставалась незамеченной.
— Доброе утро, леди Маргарет! — с улыбкой помахал ей рукой епископ Маккоули.
— И вам доброе утро, отец Эйден.
Священник подошел к берегу заводи, присел на корточки и опустил руку в прохладную воду. Одет он был просто: в коричневые штаны и куртку и сапоги. Единственным знаком его сана оказался деревянный триум, висящий на груди.
— Трудно поверить, что лишь несколько дней назад тут все было еще в снегу, — начал он, обводя взглядом деревья с начавшими распускаться почками. — Я приходил сюда в день своего приезда, и тогда заводь покрывал толстый лед. Я пересек ее, и даже ни одной трещинки не появилось.
Маргарет, сидя на камне, смотрела на епископа. Поколебавшись, она спросила:
— Интересно, насколько вам сладка свобода после двух лет, проведенных в тюрьме? — Эйден удивленно взглянул на нее, и Маргарет поспешила уточнить: — Я вот что имею в виду: вы ведь не смогли вернуться к своей прежней жизни. То, чем занимаетесь вы теперь, имеет мало отношения к обязанностям священника. Вы не можете вернуться на родину и вновь надеть мантию епископа. Хоть вы и вырвались из темницы, достаточно ли вам такой свободы?
— Свобода, — ответил Эйден, тоже опускаясь на камень, — понятие субъективное. — Очень часто она совсем не то, что мы думаем. Для ребенка свобода — это возможность целый день играть, не думая об уроках и поручениях родителей, об ответственности и работе. Всегда есть определенная степень свободы: человеку бывает позволено делать одно, но запрещено делать другое.
— Значит, такой вещи, как абсолютная свобода, попросту не существует?
— Ну, — Эйден слабо улыбнулся, — все зависит от того, что хотелось бы сделать. Мне кажется, если человек дисциплинирован и способен ограничить свои амбиции тем, что, как ему известно, он способен совершить, то он может чувствовать себя абсолютно свободным. Впрочем, я никогда не встречал такого человека. Похоже, в представлении о свободе есть что-то такое, что заставляет желать того, чего не можешь достигнуть, по крайней мере в ближайшем будущем.
— А чем бы вы занялись, если бы были абсолютно свободны? — мягко спросила Маргарет.
Эйден свел брови.
— Не знаю. Не очень честно задавать такой вопрос священнику. Еще в молодости я выбрал жизнь, при которой свобода ограничена; теперь я едва ли могу от этого отречься.
— Но вы стали старше и мудрее… Эйден начал тихо смеяться.
— И вы уже не тот молодой человек, которым были когда-то.
— Если вы хотите спросить, по-прежнему ли я выбрал бы жизнь в монастыре, то я отвечу «да».
— Почему? — спросила Маргарет.
— Потому что… — Эйден помолчал и перевел взгляд с леди Маргарет на заводь, — потому что я таков, каков есть, — глубоко внутри. Может быть, сейчас даже больше, чем раньше.
Маргарет сцепила пальцы на колене.
— Вы очень серьезно относитесь к своим обязанностям. Эйден улыбнулся в ответ:
— Вот в этом я как раз обладаю абсолютной свободой.
— Все ли ответы вам известны?
Улыбка погасла, и Эйден испытующе посмотрел на собеседницу.
— Теперь я вижу, от кого ваш сын унаследовал свою проницательность.
Маргарет слегка покраснела и в свою очередь улыбнулась:
— Простите меня. Я не хотела…
— Нет, просить прощения следует мне. Однако позвольте спросить… Я знаю о том, что вы несколько лет провели в обители Святой Хилари, и о вашей приверженности церкви. К каким ответам пришли вы сами? Должно быть, для вас оказалось тяжелым ударом узнать, что оба ваши сына — колдуны.
— Не думаю, — сказала госпожа Маргарет, поднимаясь с камня, — что это можно назвать ударом.
Эйден следом за ней прошел к тому месту, где пасся ее конь, и они вместе направились обратно к замку.
— По какой-то причине Роберт решил, что я давно обо всем догадывалась, и боялся мне сказать только из-за моей верности церкви. Он, как обычно, старался защитить меня.
— Да, таков один из его недостатков, признаю.
— Честно сказать, когда прошел первый испуг, мне оказалось довольно легко примириться с фактами. В конце концов, я получила ответы на очень многие вопросы — в особенности касающиеся Роберта и его отношений с Финлеем. Вы и представить себе не можете, как они всегда препирались. Иногда после ссоры холодное молчание могло длиться месяц, а то и больше. Пока был жив Тревор, он пытался примирить их — давал невероятно трудные задания, которые можно было выполнить только вдвоем. Мне кажется, что это только ухудшало их отношения.
— Каким образом?
— Финлей очень требователен, непоседлив и всегда стремится к немедленному результату. Роберт, как вы, несомненно, заметили, совсем другой. У него терпение, в котором мне никогда не удастся с ним сравняться, но именно это терпение всегда раздражало Финлея и заставляло его провоцировать брата. Находиться с ними вместе было очень утомительно.
— Не сомневаюсь. Впрочем, мы с вами опять говорим только о ваших сыновьях. Как насчет вас самой?
Выйдя на опушку, Маргарет посмотрела на своего спутника.
— Не очень честно задавать такой вопрос матери. Я довольно скоро обнаружила, что не имеет никакого значения, способна ли я совместить свою веру со знанием о том, что мои сыновья — колдуны. Я люблю своих мальчиков, кем бы они ни были.
— Однако, — Эйден остановил Маргарет, коснувшись ее руки, — все же кто они?
— Не знаю. Делает ли колдовство человека греховным? Это вы должны мне сказать — ведь вы знаете Роберта очень хорошо, лучше, чем я. Роберт — олицетворение зла?
— Еще несколько лет назад я не колеблясь сказал бы «да».
— А теперь?
— В Люсаре есть люди, которые поклялись бы в этом, несмотря на то что знают его не хуже меня.
— Но что думаете вы? — настаивала Маргарет. — Вы ведь были в Элайте, когда он произнес Слово Уничтожения. Было ли это греховным деянием? Тогда многие погибли — но и многим оказалась сохранена жизнь. Не хотела бы я, чтобы мне пришлось делать подобный выбор.
— В этом-то и дело. Роберт не делал выбора — выбор произошел сам собой. Если бы меня там не было, если бы я не видел все собственными глазами… после этого, понимаете ли, очень многое изменилось. — Эйден несколько мгновений помолчал, глядя вокруг невидящими глазами, потом снова пошел вперед, заложив руки за спину. — Вы и представить себе не можете, сколько часов я провел, обдумывая все это. А теперь мое время истекло. Не пройдет и недели, как мне придется возглавить священников-бунтовщиков, которые начнут задавать мне те же вопросы — вопросы, ответов на которые я так и не знаю. Однако что-то сказать им мне нужно — они будут считать, что после пяти лет, проведенных бок о бок с могущественным колдуном, я должен был во всем разобраться. Нравится мне это или нет, они будут рассчитывать на мое духовное руководство. Что же мне им сказать?
Перед ними высился замок, вокруг которого собралось уже больше четырех тысяч воинов. Зеленые поля были усеяны шатрами и загонами, где этим весенним днем беспокойно танцевали лошади. Для лагеря готовящегося к выступлению войска это скопище людей поражало спокойствием, хотя и не тишиной. Воздух дрожал от криков, музыки, смеха, собачьего лая. Все кипело жизнью: сюда собрались солдаты, объединенные единой целью. Скоро — ах, слишком скоро! — вернувшиеся Роберт и Дженн поведут их в сражение.
И все до единого они будут знать, что их возглавляет колдун.
— Но должны ли вы? — тихо спросила Маргарет, бросая взгляд на задумавшегося епископа. — Должны ли вы непременно отвечать на их вопросы? Принесет ли это на самом деле пользу? Даже если бы вы знали ответы, — продолжала она, — поймут ли их другие священники, в отличие от вас не имевшие дела с Робертом? Вы же не можете не видеть, какая пропасть лежит между вами и ими. Вы пять лет только и думали о колдовстве и колдунах… Правда, это же можно сказать и о них. Возможно…