Рука его коснулась нависшего над рекой куста, и он отчаянно вцепился в мокрые ветки, но куст обломился и рухнул в реку. Еще раз — в последний раз — его выбросило на поверхность, но времени взглянуть на темное небо, помолиться о спасении души не оказалось. Он снова пошел ко дну. Теперь, когда его тело билось о камни, он не чувствовал боли. Когда течение вынесло его на отмель, единственный звук, который он еще услышал, была его собственная мольба о помощи.
Потом не стало ничего.
Де Массе с равнодушным видом бродил по лагерю, пристально всматриваясь колдовским зрением во все, что его окружало. Уже начались перешептывания, среди солдат прошел слух о том, что к исчезновению обозов приложил руку Вогн. К утру уже ни у кого не останется сомнений. Нэш находился у короля, и де Массе легким, как перышко, касанием колдовской силы удостоверился в этом. Значит, у него есть немного времени. Де Массе остановился перед небольшим, но роскошным шатром, оглянулся и скользнул внутрь.
Свечи не были зажжены, шатер освещали лишь пробивающиеся сквозь стены отблески факелов. В темноте де Массе коснулась чья-то рука, нежная, но твердая.
— Я уж думала, ты никогда не придешь, — шепнула ему на ухо Валена. Ее руки обвились вокруг его шеи, де Массе почувствовал головокружение от благовоний, пропитавших одежду красавицы.
Де Массе прижал к себе Валену и стал осыпать поцелуями, с трудом сдерживая бушующую в нем страсть. Потом, сжав лицо Валены в ладонях, он прошептал:
— Я должен ему сказать.
— Когда?
— Не позже чем завтра вечером. Я не могу больше это от него скрывать. Если я промедлю, кто-нибудь донесет, и тогда мне не сносить головы. Думаю, что он сразу же заподозрит и тебя. Откладывая разговор, я рискую обеими нашими жизнями.
Валена кивнула; на ее лице отразился страх.
— Я предпочла бы, чтобы тебе вообще ничего не пришлось говорить. Ведь со времени ее смерти все так переменилось…
— Ты напрасно в этом уверена. Ведь заметил же он племянницу Гилберта, Сайред.
— Что она здесь делает? Я думала, Гилберт отправил ее обратно в Карахам.
— Она просто умоляла меня позволить ей приехать сюда. Хотя она еще и недостаточно обучена, я решил не отказывать.
— Понятно.
Де Массе нахмурился:
— Уж не передумала ли ты?
— Насчет нас? Никогда! Ты же знаешь, как я ненавижу Нэша!
— И он не подозревает о твоей беременности? Валена покачала головой:
— С тех пор как мы покинули Дромму, я всего один раз делила с ним ложе. Думаю, сейчас его голова занята другим. Король тоже ничего не замечает: еще слишком рано, моя внешность не изменилась.
— И тем не менее я хочу, чтобы в ближайшие дни ты соблюдала особую осторожность. Мы слишком близко к концу этого предприятия.
— Ах, я не могу дождаться, когда же он сразится с проклятым Врагом! Я всегда ношу бутылочку на груди. Он ее никогда не видел, ему ничего не донесли. Я все время пользуюсь защитой. Он никогда не узнает, что убила его я, — до тех пор, пока не станет слишком поздно.
Де Массе с улыбкой снова прижал ее к себе.
— А тогда ты позаботишься о том, чтобы он все узнал, да, любовь моя? Что это сделали мы оба?
Валена коснулась губами подбородка де Массе; по его телу снова пробежал огонь.
— Это будет самое большое наслаждение в моей жизни — если не считать кое-чего еще.
Его разбудило чье-то пение; голос был старческий, надтреснутый, мелодия и слова незнакомые. Хотя он не понимал языка, он решил, что слышит гимн. Он открыл глаза: в тусклом свете свечи можно было разглядеть изломанные очертания камней, образующих свод пещеры.
Пошевелиться он не мог — ни один палец не желал ему подчиняться, да и видел он перед собой немногое. Он попытался повернуть голову, и в конце концов это ему удалось, но тут же на него обрушилась боль. Когда он снова открыл глаза, ему удалось разглядеть две толстые желтые свечи на полке из выцветшего от времени дерева и самодельный триум из обглоданных рекой сучьев над ней.
— Нет! Нет! — Пение прекратилось, голос теперь звучал ближе. — Ты не двигайся, друг. Нехорошо, нехорошо. Лежи смирно или умрешь. — Человек склонился над ним. Древнее лицо почти скрывала длинная белая всклокоченная борода. Иссохшую плоть пересекали глубокие морщины, но прозрачные желтые глаза смотрели остро и умно. — Теперь хорошо. Лежи смирно. Хорошо. — Губы старика двигались странным образом, как будто тот отвык говорить. — Чувствуешь себя хорошо?
— Я… — Говорить было трудно, горло пересохло. — Кто ты?
— Кто ты, кто ты… Я отшельник. Здесь давно, давно. Все один, всегда один. Я говорю странно, да? Отвык. Только пою песни богам. А разговариваю редко. — Старик улыбнулся счастливой беззубой улыбкой. Неожиданно отшельник повернулся и исчез, потом снова появился с кружкой в руках. — Пей, станет легче.
Глотая снадобье, он не сводил глаз с отшельника.
— Где я?
— В Шан Моссе, друг. В Шан Моссе. Кто ты?
— Я… — Он напрягся, но неожиданно с растерянностью понял, что не помнит. Его имя было… было…
Так как же его звали?
— Не важно, друг. — Отшельник осторожно помог ему выпить еще воды. — Тебе плохо пришлось в реке. Руки, ноги переломало. Головой ударился. Раны, кровь… Очень плохо.
— Я умираю?
— Теперь нет. Я помог. Скоро станет лучше. — Отшельник сел на пятки и начертил знак триума, коснувшись своих плеч и лба. — Я знал: ты появишься.
— Каким образом?
— Видение. Серинлет говорит со мной. Он сказал — ты появишься, израненный. Я помогу, и ты поправишься, да? Ты поправишься, и когда я отойду, станешь отшельником, да?
— Нет, я… — Почему он ничего не может вспомнить? А вспомнить необходимо! У него было имя. Настоящее имя… и жизнь. Наверняка он все вспомнит! Нужно только отдохнуть, дать костям срастись. Это необходимо!
— Теперь ты придешь к Серинлету, — пробормотал отшельник. — Ты придешь к любви богов, а прежняя жизнь исчезнет. Это хорошо, очень хорошо. Будешь делать добро, уверяю. Останешься здесь, сделаешься отшельником. Будешь делать добро. Ради богов, да?
Он закрыл глаза, не желая слышать настойчивого голоса. Прошлое было пустотой, сквозь которую не проникал его слепой взгляд. Однако у каждого человека есть прошлое. Как он оказался в реке? Может быть, его ищут? И когда не найдут, сочтут погибшим. Или никто даже не заметит его исчезновения?
Кто же он?
Голова его разболелась, и он позволил отшельнику снова напоить его снадобьем. По крайней мере, сейчас ему ничто не грозит, а отшельник, похоже, уверен, что он выживет. Спешить ему некуда, и, может быть, в один прекрасный день память к нему вернется. А до тех пор, пока он не вспомнит, до тех пор, пока не сможет хотя бы двигаться, разве есть у него выбор?
ГЛАВА 23
Финлей откинулся в кресле и оглядел членов совета, сидящих за столом. Сегодня здесь присутствовали Марта и старый Генри, а также Аселин, библиотекарь. Остальные члены совета, ставшие старше и, возможно, мудрее, все же не были готовы к тем переменам, что происходили в Анклаве. На почетном месте сидела Джеки; в свои двадцать пять лет она была самым молодым джабиром и всего пятой женщиной, избранной Ключом за все время существования Анклава.
Одна женщина в столетие, как заметила Марта.
Однако на этом всякие закономерности кончались. Никогда еще в Анклаве не было слепого джабира. Сейчас, когда после Собрания прошло уже два дня, Дженн передвигалась по пещерам с помощью поводыря: на глаза ее была наложена повязка со снадобьями, которые, как полагали целители, должны помочь восстановлению зрения. По какой-то непонятной причине все это, казалось, Дженн совершенно не тревожило.
Гораздо больше ее беспокоили приготовления к участию в войне и сообщения разведчиков, посланных на запад.
— Большую ли армию удалось собрать Селару?
— Насколько нам известно, около десяти тысяч солдат, — ответил Генри, переплетя пальцы и откинувшись в кресле. — По крайней мере половина из них — садланийские наемники. Должно быть, требуются огромные суммы, чтобы им платить. Одни боги знают, откуда король рассчитывает получить эти деньги.