С другой стороны, существуют различные школы диффузионистов, делающих акцент на культурных сходствах, объединяющих практически всех представителей рода человеческого. Филологи XIX века (Бопп, братья Гримм, Макс Мюллер и др.) изучали широкое распространение индоевропейских корней слов и имен божеств. Гуго Винклер пришел к выводу, что Месопотамия – та область, откуда распространился образец социальной структуры, следы которой присутствуют во всех современных культурах.9 Брестед, Элиот Смит и Перри отдали предпочтение Египту10; Гарольд Пик и Герберт Джон Флер поддержали Сирию11; в то время как В. Гордон Чайлд считал, что судьбоносный шаг от палеолитического собирательства к неолитическому земледелию был сделан где-то между Нилом и Индом12. С другой стороны, Сильванус Морли, поддерживая традиционный изоляционизм Американского антропологического общества, утверждал, что земледельческие цивилизации Центральной Америки имеют независимое происхождение13, хотя Лео Фробениус задолго до этого представил доказательства распространения культуры через Тихий океан14. Адольф Йенсен поддержал мнение Фробениуса о распространении мифологического комплекса ранней садоводческой культуры через Тихий океан15; Дж. Ф. Скотт Эллиот считал вероятным, что беглецы из Японии ок. 1000 г. до н. э. сделали вклад в развитие Центральной Америки16; Роберт фон Гейне-Гельдерн показал, что художественные мотивы эпохи поздней династии Чжоу были каким-то образом перенесены из Китая в Индонезию и Центральную Америку17; и теперь, совсем недавно, в обширной совместной публикации Бетти Дж. Меггерс, Клиффорда Эванса и Эмилио Эстрады, было показано, что, возможно, уже в 3000 г. до н. э, ранний тип японской керамической посуды с «веревочным орнаментом» (дземон) был перенесен с острова Кюсю на побережье Эквадора18. Кроме того, мы знаем, что батат, называемый в Перу «кумар», в Полинезии называется «кумара»19. Карл О. Зауэр отмечал, что целый ряд домашних растений и животных, и не только батат, по-видимому, были перенесены через Тихий океан в доколумбовы времена (с запада на восток: бутылочная тыква, бобы, кокос и банан овощной, диплоидный хлопок, собака и обычай есть собак, курица, рецепт пива чича; с востока на запад: батат, зерновой амарант и тетраплоидный хлопок)20. Уленбек указал на фундаментальное родство между западными эскимосскими, урало-алтайскими и праиндоевропейскими языками21, и, кроме того, появляется все больше доказательств некой семитско-индоевропейской общности22[34]. Короче говоря, не может быть сомнений в распространении культуры на огромных территориях, причем это распространение относится к очень древним временам. К тому же мы не можем не удивляться четкой согласованности элементов многих из этих культур, а также упорству, с которым ритуалы и мифы сохраняются в разных точках земного шара, несмотря на существенную разницу в экономических условиях,23.
Однако не стоит забывать о том, что мифологические архетипы («элементарные идеи» Бастиана), не ограничиваются двумя-тремя культурами, а в той или иной степени представлены во всех. Например, идея о жизни после смерти присуща человеческому виду в принципе, как и представления о священном пространстве (святилище), о силе воздействия ритуала, о церемониальных украшениях, жертвах, а также о магии, о божественной длани, о трансцендентной, вездесущей, вечной, священной силе (мана, ваконда, Шакти и т. п.), о связи между снами и мифами, об инициации, о посвященных (шаман, жрец, пророк и т. п.), и примеров наберется еще не на одну страницу.24 Никакие фолианты научной писанины о разнице между египтянами, ацтеками, готтентотами и индейцами чероки не скроют того факта, что суть лежит не в области истории и этнологии, а психологии или даже биологии, т. е. там, где еще нет феноменологии культурных стилей. И никакое обилие научных терминов и материалов не должно рождать в простом историке или антропологе уверенность в том, что он всецело в курсе изучаемой проблемы.
В сложном и замысловатом пространстве (удивительном «материнском царстве» Гёте) гораздо устроеннее себя ощущают поэты, художники и принадлежащие к определенному романтическому типу философы (назовем Эмерсона, Ницше, Бергсона). Ведь поэзия и искусство, если не брать в расчет технику, – это умение ухватить идею и дать ей явиться на свет: творческий ум в меньшей степени, чем аналитический, склонен путать метафоры и идеи с пробуждающими жизнь образами. И поэзия, и искусство, как академическое, так и современное, – мертвы, если они не наполнены «элементарными идеями»: не пустыми абстракциями, а идеями, которые являются осмыслением или переосмыслением жизни субъекта. Хотя это правда, что такие жизненные идеи проявляются только в условиях определенного исторического момента, их сила тем не менее является незримой, понятной только для сердца, и эта сила – их самая важная черта. Следовательно, коль скоро мифология – это компендиум таких идей, историк или антрополог, использующий только свои глаза, оказывается лишенным органа, необходимого для исследования материала. Он может записывать и описывать обстоятельства, но о мифологии он может рассуждать не больше, чем пошляк о вкусе.
34
Последняя мысль высказывалась советским лингвистом В.М. Илличем-Свитычем, автором смелой «ностратической гипотезы». –