Весь день молчали. Иссушенные языки не в силах были выразить угнетавшие их мысли. За час до того, как заалели дюны и в небе взошла первая звезда, Стрингер принялся за работу. Спустя некоторое время позвал их:
— Пора начинать.
Никто не двинулся с места. Он стоял, вытянув руки вдоль туловища, глядя себе под ноги.
Таунс ответил за всех:
— Нет смысла.
Стрингер удивлённо развёл руками:
— Но ведь мы много сделали.
Таунс спокойно объяснил, слишком усталый для того, чтобы гневаться на человеческое непонимание:
— Мы думали, воды хватит. Её не хватит.
ГЛАВА 12
Луна отбрасывала их тени вперёд. Они дошли до самых дюн. За дюнами лежала огромная тишина, настолько глубокая, что её можно было почти разглядеть. За всеми этими бесконечными милями не было ничего, кроме песка. Позади раздавался приглушённый рокот кем-то включённого генератора. Отсюда обломки теряли всякое сходство с аэропланом — это могло быть все что угодно. Внутри самолёта зажёгся свет, но рабочая лампа на столбе оставалась тёмной.
— Мы погибли, Дейв. Все мы.
Они опустились на песок. Пока сказывалось дневное тепло. Ещё совсем недавно они стояли бы, осматривая окрестности. Сейчас легче было сидеть
— ослабли ноги.
— А чего ты ждал?
— Плохо дело. Надо что-то предпринять.
— Таунс прав: продолжать работу нет смысла. Мы спятили.
Несколько минут молчали, каждый был погружён в свои мысли. Белами только что немного поговорил с Кепелем, послушал его рассказ о доме в Вюрмлихе на краю Чёрного Мыса, об Инге с длинными светлыми волосами. Капитан Харрис был в коме, и Лумис находился поблизости, смачивая лоб каплями воды из его бутылки. Кроу взял на руки обезьянку и дал ей немного попить — первый раз после утренней выдачи. Теперь Бимбо принадлежал ему, и он сэкономил свои двадцать монет. Похоже на волшебную загадку: жадный загадывает желание, желание исполняется, но оборачивается ему во зло.
— Бедняга Роб, — невольно вырвалось у Кроу.
— Он только на несколько дней опередил нас, Альберт. Теперь наша очередь.
— Ради бога, прекрати, понял? Именно это я имел в виду, когда сказал, что мы погибаем и надо что-то делать.
— Послушай, Альберт. Я никогда не пробовал обмануть самого себя, никогда. Роса, что выпала несколько дней назад, была капризом, причудой матери-природы, и она может не повториться месяц. Она вселила в нас надежду, и мы начали строить самолёт, подумать только! И все потому, что Стрингер навязал нам идею, которая способна прийти в голову только лунатику. Теперь, наконец, у меня наступила полная ясность. Как ты думаешь, сколько продержится Кепель? А Харрис? А когда они дойдут до предела, мы что, будем наблюдать, как они мучаются, и не отдадим им половину своей нормы, чтобы поддержать в них жизнь? А что будет дальше? Лучше смотреть на вещи, как они есть, чем себя обманывать.
Он хотел сказать что-то ещё, но не узнал свой голос. Это был голос старика со снятыми зубными протезами, смешной и слабый. Все они были теперь старики — старики в том смысле, что подходили к краю своей жизни. Не хотелось продолжать этот разговор. Хотелось лечь и забыться сном.
— Что бы ты ни говорил, Дейв, надо действовать. Как — не знаю. Не можем же мы свернуться калачиком и ждать смерти.
Над залитым лунным светом песком замер звук генератора, и все поглотила тишина пустыни. У самолёта копошилась только одна фигура. Это был Стрингер, одинокий и беспокойный. Он расхаживал между фюзеляжем и левой гондолой, иногда прислушиваясь к голосам лётчика и штурмана. То, о чем они говорили, было для него крайне важно.
Прежде чем приняться за Таунса, Моран все обдумал.
— Слишком рано сдаваться, — решительно заявил он командиру.
— Слишком поздно продолжать, — вяло ответил Таунс.
— Парень прав, Фрэнки. Мы много сделали.
Таунс долго молчал. Он только что осмотрел обломки самолёта, намеренно держась в стороне от Стрингера. Левое крыло лежало на козлах, сооружённых из отрезанных от фюзеляжа кусков лонжеронов, скелетов ломаных сидений и клетей, в которых помещался груз. Фюзеляж стоял на песке. Правое крыло под невероятным углом торчало над примятой крышей кабины управления. До того, как они приступили к работе, все это было похоже на разбившийся самолёт. Теперь зрелище было куда безобразнее: это был самолёт, который никогда не летал и никогда не взлетит.
— Был бы у нас месяц, Лью, ну, три недели, мы имели бы какой-то шанс. Но я же сказал — воды не хватит. Уже завтра будем черпать со дна.
Весь день он по очереди приглядывался к каждому из них, творил суд над ними, пытаясь отыскать одного, виновного. Нет, это не Лью. Кроу? Белами? Нет, если только Кроу не брал для обезьянки. Кепель неподвижен — бак подвешен высоко на переборке кабины, вне его досягаемости. И не Лумис. Может, сержант? Из мести, что его принудили работать: вполне объяснимая логика поведения для такого человека. Ведь он хотел просто лежать и как можно меньше потеть, а его заставили отдавать влагу — что ж, раз так — он её восполнит. Или Стрингер? Он держится лучше всех. Но его поддерживает его навязчивая идея, и он тонкокостный — такие держатся дольше других в подобных условиях. А может, мальчишка Тилни, до смерти напуганный тем, что придётся умирать? Его лицо не такое страшное, как у остальных, даже губы не потрескались, но ведь он моложе, а может, ему помогают финики — он все время жуёт их, как конфеты.
Кепель половину времени проводит во сне. Его не разбудит струйка воды или бульканье в чьём-то горле. В чьём?
Это было все равно, что медленное убийство, он был так поражён, что не мог рассказать о своём открытии даже Лью, неспособен был передать это словами. Однажды на его глазах погиб во время взлёта пилот, он знал его много лет. Это было ужасно, но шок наступил только через три дня, когда он прочёл обо всем в газете, увидев его имя, набранное холодным шрифтом. Слова несли с собой некую печать конечного суда. Вот и сейчас ему не хочется их выговаривать: один из нас ворует воду из бака. Это невозможно высказать.
— Если ещё будет выпадать роса, — услышал Таунс голос Морана и заставил себя переключиться, — то останется какой-то шанс. Мы сняли крыло, оно почти готово к установке. Это самая трудоёмкая часть дела. Ещё одна ночь, сегодня, и вот он — шанс. Если мы не сделаем это теперь, то не сделаем никогда. К завтрашнему дню у нас не останется на это сил.
— Он очень старательно следил за артикуляцией, язык мешал жёстким губам выговаривать шипящие — и сами его аргументы против смерти от жажды разбивались о каждое произнесённое им слово. — Время наступило критическое, Фрэнк. Сегодняшняя ночь — и крыло на месте, а остальное в наших руках. К тому же теперь нам помогут Харрис и полнолуние. — Слова его прозвучали не очень убедительно. — Ну а если не будет росы, что ж, тогда не будет воды, и все кончится. Что мы теряем, в конце концов?
Таунс молчал. Рассердившись, Моран поднялся и пошёл к Стрингеру.
— Дружище, если мне удастся собрать ребят, то мы работаем?
В лунном свете лицо молодого человека было бледным и гладким, глаза за стёклами загадочно двигались, как у рыбы. Моран невольно представил прошедших все искусы новообращённых христиан Рима. Стрингер тоже был охвачен божественным экстазом — его ангелом был «Скайтрак».
— Я работу не прекращал, мистер Моран, — он не случайно употребил официальное обращение: это было ещё одно предупреждение. Мистер Стрингер не любил панибратства.
— Они беспокоятся о воде. Осталось совсем немного.
— Я не позволяю себе думать об этом. У меня нет времени.
Моран согласно закивал.
— Разумеется, вы целиком отдались делу. В каком-то смысле я тоже, потому что хочу выжить. — Он направился с уговорами к Лумису, и тот сказал:
— Я готов, но кто сможет убедить Фрэнка Таунса?
— Если мне это не удастся, обойдёмся без него.