Две ночи назад выпала роса, обеспечив двумя галлонами воды, мутной от парашютной краски и нефильтруемой грязи. Они смаковали её, как шампанское. Отдистиллировали всю охлаждающую жидкость правого мотора. Теперь было по две пинты в день на человека. Почти целую неделю. Не думали и о голоде. Как можно выжить на одних финиках? Никто не спрашивал. Надо выжить, пока не будет закончен «Феникс».
Как-то ночью Лумис отскрёб краску с идентификационных знаков на крыле, расплавил её и вывел это имя на фюзеляже. Чтобы написать аккуратно, требовалось время. Он не торопился. Машина, которую они строили, обрела очертания самолёта. Теперь у неё было имя, и они гордились этим. Сомневался один Уотсон:
— Те фениксы, что я видел на картинках, всегда горели.
Кроу терпеливо растолковал:
— В том-то и дело. Птица загорается и откладывает яйцо, потом появляется птенец и улетает. Понял? Как раз то, что сделаем мы.
— Посмотрим, — сказал Уотсон.
Время от времени поглядывали на имя своей машины. Возникло даже тёплое чувство к этому названию и человеку, посвятившему себя их самолёту. Ненависть к Стрингеру прошла — теперь они несли ему свою любовь, усматривая что-то богоподобное в его холодных, как у ящерицы, глазах. Для них Стрингер был безобразный чародей, заключавший в своём жезле торжество жизни над смертью. Ему повиновались беспрекословно..
— Проверните двигатель. Нужно освободить поршни.
Они заземлили магнето и вручную, как лопасти, прокрутили пропеллер. Незанятые наблюдали со стороны, ожидая чуда: рвущиеся из труб клубы выхлопного газа, гул взревевшего мотора, слившиеся во вращении лопасти пропеллера. Сейчас этого не произошло, но обязательно случится однажды, и снова начнётся их жизнь.
— Укрепите хвостовой костыль перекрёстными кронштейнами. Можете воспользоваться имеющимися отверстиями, чтобы не сверлить новые. Проследите, мистер Белами.
И они брались за инструменты. Новое крыло не лежало больше на продавленной крыше старого фюзеляжа. Оно было натянуто на уровне с другим крылом, поддерживаемое толстым кабелем от лебёдки, «феникс» не висел теперь на козлах и подпорках, а стоял на собственных ногах из кусков монорельса, отрубленных, подпиленных и подогнанных до нужной длины истёртыми до крови руками при помощи ломаных и изношенных инструментов.
— Мистер Таунс, проверьте тяги управления — они где-то цепляют.
Никто не подвергал сомнению его право указывать, даже Таунс. До двадцатых суток не произошло ничего особенного, если не считать того, что они работали как проклятые. Да ещё умерла Джил.
Это случилось двумя ночами раньше, когда Лумис одиноко стоял в стороне и разговаривал с ней, обращаясь к звёздам. Новость пришла без всякого уведомления, как бы ниоткуда, и вот всю его душу переполнило удивительное успокоение: «До свидания, Джил. До свидания, дорогая. Увижусь с тобой там. До свидания». Устремив глаза к высоким звёздам и перенесясь в один миг через тысячи миль, он вдруг с цепенящей душу определённостью почувствовал, что в эту самую минуту её не стало. Он ощутил невыразимое одиночество, все потеряло для него смысл, потому что с её смертью погибло все.
На следующее утро он ушёл в пустыню через горловину между дюн. Таунс и Моран привели его обратно. Он не помнил даже своё имя. Они сказали: это тепловой удар, и дали ему воды. Сейчас он пришёл в себя и всю последнюю ночь работал вместе с остальными — мёртвый рядом с живыми.
Работа шла полным ходом, но опять на исходе была вода. Пробовали есть финики, иногда получалось: глотали, не пережёвывая, и ждали боли в желудке. Работа с её последовательно возникающими трудностями — большей частью из-за недостатка хороших инструментов и необходимостью искать им замену — понемногу приучила не обращать внимания на зной, голод и жажду. Лишь в короткие передышки возникали сомнения: удастся ли заставить себя подняться и продолжать?
На двадцатый день после захода солнца зажгли, как всегда, фонарь, а через два часа поднялась луна, и возник мираж.
Первым его увидел Белами, но ничего не сказал, потому что вспомнил о трех вертолётах и испугался. Он не мог оторвать глаз от странного облака пыли, которое поднялось ввысь и висело на фоне лунного диска. Воздух был неподвижен. Белами повернулся, но и теперь не почувствовал дуновения. Песчаная буря продвигалась на север, одинокое дымное облако, освещённое луной. И вдруг донеслись голоса, приглушённые расстоянием. Он отвернулся, чтобы ничего не видеть, не слышать, но голоса не исчезали.
Кроу, подошедший к нему за дрелью, остановился как вкопанный и тоже прислушался.
— Дейв, — доносящиеся издали звуки нарушали покой ночи. — Ты что-нибудь слышишь?
— Да, — признался Белами.
— Боже! Смотри — поднимается песок! — Кроу громко закричал. — Эй, стойте. Слушайте!
Голоса все ещё слышались за восточным гребнем дюн. Песок рассеивался и оседал в холодном свете луны. Работа прекратилась. Все смотрели на восток. Капитан Харрис сказал:
— Арабы.
— Кто?
— Бедуины, кочевники. На привале.
Кроу разозлился на капитана за это спокойствие. Они спасены! Надо же звать на помощь, кричать.
— Что же мы, черт побери? — только и сумел он сказать.
Тилни, неуклюже увязая в песке, побежал к дюнам, Харрис кинулся за ним, догнал, привёл обратно.
— Они дадут нам воды, они спасут нас. Ведь они нас спасут! — хрипел Тилни.
Капитан резко оборвал его:
— Не разговаривать! Сержант Уотсон, погасите свет, быстрее!
Все застыли в темноте. Голоса доходили до них сверхъестественным путём, как бы с неба.
— Да, — подтвердил Харрис. — Арабский диалект. Золлур. — Он слова обратился в слух, вытянувшись, как струна.
Минутой позже заговорил Таунс:
— Итак, кэп, что будем делать?
— Не знаю.
Стрингер потребовал:
— Мне нужен свет.
Моран глянул в его бледное лицо и понял, насколько спятил этот парень. Словно радуется, что приближается к настоящему безумию — это сродни удовольствию, которое получаешь от чесотки. И стал объяснять ему, как ребёнку:
— Группа кочевников только что остановилась на привал — вон там. Если у них есть лишние верблюды, они могут взять нас с собой, можно даже по двое на одно животное. Или, в крайнем случае, пошлют за нами спасателей.
Ответ Стрингера он предчувствовал:
— Я не могу работать без света.
Разные школы психиатрии придумали не меньше десятка названий для его типа умственного расстройства, подумал Моран. Самое точное: навязчивая идея. Парнем завладела мечта о машине, которую он должен построить и поднять в небо. Если все остальные уедут на верблюдах, он все равно останется здесь со своим фениксом и сгорит от собственной одержимости.
— Свет зажигать нельзя, — предупредил капитан Харрис, тоже обращаясь к нему, как к ребёнку. — Они не увидели его за дюнами, но могут обследовать окрестности в поисках колодца. Видите ли, мы пока не знаем, кто они, а они могут быть бандитами. Мистер Таунс, у вас на борту имеется оружие?
— Нет.
Харрис сжал губы.
— У нас с сержантом по пистолету. А у них может быть дюжина ружей. Силы явно неравны. Лучше вступить в переговоры.
Тилни изумлённо зашептал:
— Может, и спасут, — как можно мягче пояснил Харрис: кругом одни дети. — Но понимаешь ли, мы христиане, а некоторые арабы фанатичны в своей вере. Аллах для них единственный бог, и они могут уничтожать неверных из принципа. Все равно что муху прихлопнуть. Верно, Уотсон?
— Да, сэр. — Это «сэр» вырвалось само собой.
Тилни застонал на одном дыхании:
— О, господи… господи…
— Хватит его рекламировать, — оборвал Кроу. — Слышал, что сказал капитан: у них свой бог!