— Да, сэр.
— Почему же тогда в первом случае он не приказал вам остаться на базе, чтобы охранять гражданских лиц? Чтобы выяснить истинные обстоятельства смерти офицера, мы вынуждены спросить вас, почему он не отдал вам приказа оставаться на базе в обоих случаях? Далее, все гражданские лица были мужчины, привычные к условиям пустыни, среди них не было ни женщин, ни детей. Таким образом, мы сомневаемся в факте — как он изложен в ваших показаниях, — что капитан Харрис приказывал вам оставаться на базе. Не могли бы вы разъяснить этот пункт, сержант?
— Я не должен был подвергать сомнению отданные мне приказания, не так ли?
— Но разве вы не спрашивали самого себя, мысленно, почему капитан Харрис приказал вам следовать за ним в первый раз, а во втором случае дал команду оставаться на месте?
— Не могу точно ответить, сэр. Не помню.
Для них это будет не ответ. Ему припомнились и другие несообразности. Тут они на него и насядут. К тому же они узнают имена всех других, особенно Таунса. История попадёт в газеты, что-то вроде: «Как нам удалось выжить в пустыне». Они порасспросят Таунса — с какой стати ему его выручать? Уже сейчас расквасил нос.
Да, впереди вряд ли ждут розы.
Вечером произошло то, чего уже три дня опасался Моран, с того самого момента, как вновь забрезжила надежда.
Перед закатом остановился генератор. Из кабины вышел вспотевший Тилни. Его пошатывало, но он справился со слабостью и доложил об этом Стрингеру. Включили рабочий фонарь. Луна ещё не взошла, и от бесконечной пустынной ночи их отделяло лишь небольшое пятно света. Сегодня острее, чем обычно, давила пустыня, её размеры и молчание. Стрингер обещал, что к воскресенью самолёт будет готов, а завтра пятница. Уже в эту ночь они намерены оборудовать места для команды — последняя большая работа перед тем, как Стрингер проверит все узлы, и даст добро. Конечно, питьевой бак теперь сухой, и вряд ли можно рассчитывать на росу, но в испарителе уже много часов булькает охлаждающая жидкость, потихоньку наполняя бутылку. Процесс шёл медленно, слишком медленно. Имей они даже тысячи галлонов жидкости, все равно умерли бы от жажды, а смесь все продолжала бы кипеть, но то, что вода производилась непрерывно, было для них психологическим оружием против отчаяния.
Теперь они приходили в отчаяние другого рода — отчаяние, проистекавшее от опасений, что «Феникс» не взлетит, а если и взлетит, то все равно разобьётся. Теперь когда они подходили к цели, она мало-помалу обретала очертания миража. И только один из них ничего не страшился.
— Я уже объяснил мистеру Морану, чем мы занимаемся сегодня. Проблем пока нет, но если вам все же что-то неясно, спрашивайте у него.
Конструктор окинул их холодным взглядом, и Морану припомнилось время, когда Стрингер вовсе ни с кем не разговаривал, переложив эту обязанность на него.
— Готова бутылка. Сделаем по глотку. Вы не против, Стрингер? — спросил Моран.
Возражений не последовало. Таунс предельно аккуратно разлил воду. Каждому досталось по нескольку глотков, и они держали их во рту, стараясь насытить хотя бы пересохший язык.
Минутой позже Таунс обратился к Стрингеру:
— Мотор проверим сегодня?
Таунс спрашивал его об этом ещё днём, но Стрингер в тот момент не удостоил его ответом. Промолчал он и сейчас. Таунс отнёс в салон свою бутылку и вернулся на освещённую фонарём площадку.
— Пора испытать мотор. — Пилот почти вплотную приблизился к Стрингеру, вынуждая того отвечать.
— Полагаю, это вы можете оставить на моё усмотрение, мистер Таунс.
Моран в это время обрубал заклёпки, чтобы извлечь из правой гондолы лонжероны, которые пойдут на устройство пассажирских гнёзд. Он видел, что Таунс со Стрингером разговаривают, но слов слышать не мог, так как стучал молотком по зубилу.
Таунс говорил медленно, едва сдерживаясь:
— Я не забываю, Стрингер, — конструктор вы. Но вести эту штуку придётся мне.
Что-то про себя бормотал Кроу, занятый сверлением отверстий в фюзеляже. Подошёл Тилни с горстью болтов, которые он добыл из старых сидений.
— Шайбы нужно ставить, мистер Стрингер?
Ответа не последовало. Стрингер был занят выяснением отношений с Таунсом.
— Эта «штука», мистер Таунс, имеет название. Она называется аэропланом. Я считаю, что лётчик с вашим опытом должен испытывать уважение к машине, на которой он полетит.
Медленно, без выражения, моргали карие глаза за стёклами очков. Как у рептилии, подумал Таунс. Он сказал:
— Хорошо, пусть будет аэроплан. — Может, Моран и прав: этому парню надо потакать — только так можно его приручить. — Но я испытывал бы куда больше уважения к нему, если бы знал, что мотор работает.
Стрингер вытягивался на глазах. Это случалось и во время его прошлых стычек с лётчиком, когда он требовал, чтобы Таунс работал, как все другие. Он продолжал вытягивать своё тело — теперь его плечи уже доставали до крыла.
— Мотор работал прекрасно, мистер Таунс, до тех пор, пока песок не забил жиклёры во время бури. Я понял, вы сняли и очистили карбюратор. Следовательно, мотор будет работать, как и прежде, если только вы уверены, что должным образом прочистили жиклёры.
От дальней стороны фюзеляжа шла мерная дробь. — Моран работал молотком. Ближе находился Кроу. Он прислушался к раздражённым голосам.
В испарителе все время булькало, пламя отбрасывало пляшущие тени. Моран на минуту прекратил работу, и тут услышал нервный разговор этих двоих.
— Стрингер, жиклёры чистые. Я сам их прочистил. Но этот двигатель не работает уже три недели. При такой жаре могла произойти конденсация масла на контактах, возможна и воздушная пробка в горючем, наконец, может закоротить цепь высокого напряжения. Или вы ничего не слышали о подобных вещах? Если мы испробуем мотор сегодня ночью, то у нас будет время и силы, чтобы найти неисправность и устранить её. У нас есть запасной мотор, который можно разобрать, если понадобится. — Он старался говорить примирительно, как Моран, но у него это не получалось. — Если эту машину поведу я, то я намерен проверить мотор сегодня.
Таунс чувствовал, как на теле проступает испарина, он знал, что не может себе позволить гневаться — все, что влекло за собой потоотделение, было сейчас опасно, но этого ненормального ничем не проймёшь. Виноват Моран: носится с ним, как с божком, вот конструктор и возомнил себя всемогущим.
Бросил работу Альберт Кроу. Он перешёл на другую сторону, туда, где Белами привинчивал рамы для сидений.
— Дейв, опять свара.
— Слышу.
— Белами уронил болт, нырнул за ним рукой, но он навсегда утонул в песке — придётся искать другой, а это как минимум десять минут.
— Действует на нервы, — буркнул Кроу.
— Мне тоже. Но я-то тут при чем?
Кроу промолчал. Стычка не утихала.
— Если мы испробуем мотор, — взвизгнул монотонный голос, — у хвоста поднимется пыль и забьёт соединения тяг. Вибрация подвергнет всю структуру излишнему напряжению. Мы израсходуем пиропатроны, а их всего семь. На запуск мотора их может уйти четыре-пять, и на воскресенье останется только два или три. Полагаю, вы понимаете, мистер Таунс, что у нас не будет никакого другого способа завести двигатель, после того, как мы используем все пиропатроны? — Голос оставался визгливым. — Или вы хотите, чтобы мы умерли здесь от жажды, имея готовый самолёт, только потому, что не сможем запустить двигатель?
Таунс чувствовал, как по шее ползёт капля пота, руки сжались. Он сознавал, что уже не вникает в слова, слышит только визгливый голос, и когда Стрингер замолчал, Таунсу понадобилось какое-то время, чтобы уловить смысл сказанного. Перед глазами плыло бледное лицо, очки отражали неяркий свет фонаря.
За тридцать лет никто ни разу не подвергал сомнению авторитет Таунса-пилота. «Как хотите, я не полечу, пока не поставите новый комплект патронов! Меня не удовлетворяет давление, нужно заменить поршень. Если не можете исправить капот, поставьте новый — даю вам пятнадцать минут».