Кратковременные сильные снегопады. Еще более кратковременные холодные моросящие дожди.
Андре жаловался на запоры; странно, до сих пор нас упорно преследовал понос.
Я подстрелил несколько чаек, пять штук двумя патронами. На вкус неплохо, да только маловато в них мяса.
Запас медвежатины был на исходе.
Меня мучила левая нога, на стопе появились два гнойника.
- Я-то знаю, что это такое, - сказал Стриндберг. - У меня тоже был нарыв.
- Боль нельзя измерить, - возразил я. - У тебя был один нарыв, у меня их два. Смешно полагать, что два нарыва вдвое больнее одного. Может быть, мои нарывы в пять раз больнее твоего. А еще у тебя не было таких судорог, как у меня. Нет, - повторил я, - страдания и боль нельзя измерить.
Стопа распухла, и башмак сильно жал. Я не мог как следует упереться в лед ногой и не справлялся в одиночку с санями.
Андре и Стриндберг уходили на несколько сот метров вперед, потом возвращались и тянули мои сани. Я только подталкивал сзади, на большее меня не хватало.
Вся левая нога болела. Наше продвижение осложнялось тем, что у Стриндберга тоже ныла нога.
Изменив курс, мы теперь шли на вест-зюйд-вест.
Дневные переходы становились все короче.
Ночи прибывали. Когда рассеивался туман и редели облака, можно было различить на небе первые звезды.
Из-за бурана и мороза двое суток пришлось отсиживаться.
Поясню: под словом "отсиживаться" я разумею, что мы сидели в палатке, дрейфуя вместе со льдами.
Температура держалась около минус восьми градусов, скорость ветра колебалась от десяти до четырнадцати метров.
Минус восемь по Цельсию - не так уж много. Но ветер!..
- Запиши в свой научный журнал, - сказал я Андре. - Мокрый носок замерз меньше, чем за тридцать секунд.
Мы отсиживались в палатке. Ветер трепал полотнище, лед рокотал и гудел от сжатия.
12 сентября к полудню прояснилось настолько, что нам со Стриндбергом удалось определить место.
- Крепкий норд-ост, - сказал я Андре. - То, что надо, верно? Нас несет на юг, почти прямо на Семь островов, так ведь? Откуда у тебя такое доверие к ветрам? Ты знаешь, где мы находимся?
- Хотел бы узнать, - ответил Андре. - Только без пустой болтовни.
- Ну так вот, мы находимся километрах в десяти восточнее и несколько севернее точки, в которой были десять дней назад. Развили неплохую скорость. Идем бейдевинд, курсом на Северный полюс. Похоже, дрейфующий лед лучше приводится к ветру, чем твой бесподобный шар. Жалко, что мы расстались с полярным буем. Он мог бы нам пригодиться через несколько дней.
- Я замечаю у тебя признаки неуравновешенности.
- Ничего подобного. Я плечистый добродушный богатырь. Записано черным по белому. Смотри лондонскую "Дейли ньюс". Я вполне уравновешен. Устал да, но насчет неуравновешенности это ты зря. Я много размышлял. Хотелось бы кое о чем с тобой поговорить. Но могу воздержаться, если тебе не хочется.
- Болтай на здоровье, - ответил он. - Давай болтай.
Он выбрался из спального мешка и лег поверх него, закутавшись в одеяло Лембке.
- Чертовски жарко, - сказал он.
- Ничего подобного, - возразил я. - Здесь очень даже прохладно. Просто у тебя жар.
В палатке царил полумрак, хотя было около часа дня. Брезент изнутри и снаружи покрылся ледяной коркой. Я отыскал свечу и зажег ее.
- У меня осталось еще четыре свечи. Жаль, что не сорок и не сто. Одной свечи достаточно, чтобы в палатке было светло и даже тепло, если снаружи завалить палатку снегом. Но в наших запасах нет свечей, Андре. Я положил шесть штук в свои личные вещи, чувствовал, что они нам пригодятся. Почему в твоем списке не значатся свечи?
- Приходится выбирать, - ответил Андре. - Взвешивать все "за" и "против", исключать многое, что кажется необходимым.
- Я частенько вспоминаю старт, - сказал я. - Как мы потеряли гайдропы, когда гондолу прижало к воде Датского пролива и вы со Стриндбергом в панике сбрасывали балласт мешок за мешком, пока "Орел" не превратился в свободно летящий шар.
- Продолжай.
- Я всегда считал тебя знатоком воздухоплавания. И не только я, вся Швеция, почти вся Европа. Я прочел все твои заметки о полетах на "Свеа". Некоторые из них у меня с собой. Я снова перечел их, когда не спалось.
- Ну?
- Знаешь, сколько раз поднимался на шаре Чарлз Грин? Если не ошибаюсь, пятьсот двадцать шесть. А Гастон Тиссандье? Сотни полетов, он, наверно, потерял им счет. И вдруг дней десять назад мне пришло в голову, что ты, Андре, который задумал и начал самую большую и рискованную в мире экспедицию на воздушном шаре, - ты до этого совершил только девять полетов на маленьком, плохоньком шаре. Девять полетов! Всего-навсего. Это значит, что как воздухоплаватель ты любитель и новичок. Шар "Свеа", около тысячи кубических метров, - пигмей среди воздушных шаров! Ты самоучка. Этим я не хочу сказать ничего дурного о самоучках вообще. Я тоже совершил только девять полетов вместе со Сведенборгом в Париже. Но у нас были квалифицированнейшие руководители, мы прошли методическое обучение. Осторожный старик Лашамбр, для которого аэронавтика была делом ювелирной тонкости. Не столь осторожный усач Алексис Машурон. Замечательный мастер Безансон, который относился к воздухоплаванию как к изящному искусству и в то же время как к сложному спорту. Я говорю это не затем, чтобы тебя обидеть.
- А я не из обидчивых, - ответил Андре.
- Не исключено, что я больше твоего знаю об аэронавтике. Во всяком случае, мне так казалось, когда ты сбрасывал балласт над Датским проливом.
Стриндберг разжег примус, чтобы приготовить легкий обед. Льдина развернулась на восток, и, как я ни старался закупорить вход, в палатку проникал снег, влекомый норд-остом.
- У меня здесь, в моих вещах, твой отчет о попытках управлять шаром "Свеа" с помощью паруса и гайдропов, - сказал я. - Опыт произведен 14 июля 1895 года, отчет датирован 12 декабря.
- Совершенно верно, - заметил Андре.
- Превосходный отчет, куча цифр, кроки, данные о ветре и курсе. И написано, что тебе удалось заставить шар идти под углом до тридцати градусов к направлению ветра.
- Совершенно верно, - повторил Андре.
- Но весь полет длился три с половиной часа!
- Мой шестой полет на "Свеа", - сказал он. Ветер крепчал. Напрягая слух, мы различали гул и рокот льда.
- Одна-единственная попытка управлять шаром с помощью паруса и гайдропов - это все, на чем ты основал нашу попытку дойти до Северного полюса, - сказал я. - Ты убедил в том, что это возможно, не только короля Оскара, Альфреда Нобеля, Диксона и Ретциуса. О Норденшельде я уже и не говорю. Тебе удалось убедить весь мир. Кроме экспертов-воздухоплавателей. А то, что конструкция парусов и размещение гайдропов - ошибка на ошибке? Три гайдропа были укреплены слишком близко к центру шара. Балластные канаты привязали за кольцо перед парусом...
- Совершенно правильные замечания, - ответил Андре. - Если не ошибаюсь, ты уже высказывал их.
- И те и другие канаты надо закреплять с наветренной стороны стропового кольца, возможно ближе к корме.
- Ты прав.
- Я плохой полемист, - вступил Стриндберг. - И мне не хотелось бы критиковать задним числом. Но факт есть факт: мы с Экхольмом еще в прошлом году отмечали, что гайдропы помещены слишком близко к центру шара.
- В самом деле? - сказал Андре.
- Ты обещал это исправить, - продолжал Стриндберг. - Но так ничего и не сделал.
Андре сбросил одеяло.
- Жарища окаянная.
- У тебя жар, - сказал я. - Хотя некоторые говорят, будто севернее семидесятой параллели жара не бывает. Дать тебе опий или морфий?
- Ни того, ни другого.
- Я не хочу тебя принуждать.