В первой хате, в селе под Ромнами, где остановились на ночлег, хозяйка спросила нас:
- Чем же мне вас угостить, соколы? Чего пожелаете, все достану для вас.
- Ничего нам, дорогая, не нужно. Вот если бы арбуз, утолить жажду...
- Гарбуз? Ой, да у нас их целый завал! - сказала она и вышла из хаты.
Через несколько минут мы увидели такую картину: женщина катила с огорода в летнюю кухню огромную желтую тыкву. Конечно, меня ребята подняли на смех. Это ты, дескать, так хорошо объяснил хозяйке. Теперь она будет варить нам тыкву.
Кто-то из летчиков-украинцев стал объяснять женщине, что фронтовики хотят не гарбуза, а кавуна, то есть арбуза.
- Ах, чтоб воно сказилось, як же так? - засуетилась хозяйка. Не прошло и пяти минут, как в нашей комнате лежали полосатые украинские арбузы.
Живописная, тихая река Десна спокойно несла свои воды через леса и луга. На ней фашисты возводили свои переправы. Наши бомбардировщики и истребители разбивали их, но гитлеровцы тут же валили деревья и делали новые плоты. Шла подготовка к форсированию Десны для наступления на Шостку, чтобы окружить город Киев.
Летчики не жалели своих сил и жизни, перехватывали летящие на Шостку "юнкерсы". Напряженные бои не позволяли своевременно выходить из боя, и летчики на своих "яках" оставались без горючего, нередко не могли дотянуть до своего аэродрома и садились в поле.
Названия сел и городов я хорошо помню, потому что они слились с именами погибших друзей. Названия населенных пунктов для меня стали синонимами их фамилий. В хуторе Беловод мы предали земле останки Алексея Уфимцева. И я всегда называю этот населенный пункт Уфимцев-Беловод.
Вылетел он, как говорят авиаторы, по зрячему фашистскому разведчику. Алексей провел первую, вторую, третью атаки, а немецкий летчик отстреливался и продолжал полет. Кончились патроны, но жива лютая ненависть! Уфимцев делает пятый заход и прямо в лоб таранит вражескую машину. Клубы дыма. Самолеты падают.
В могилу Алексея Уфимцева положили мы бутылку с запиской; в ней сказано, кто здесь и когда погребен, какой подвиг он совершил.
В эти дни с полевого аэродрома, располагавшегося вблизи города Конотопа, под обстрелом немецких автоматчиков мне удалось поднять в воздух оставшийся там самолет. Помогли мне это сделать конотопские ребята.
Новый, исправный "як", выруливая на старт, попал колесом шасси в воронку, винт чиркнул по земле - и концы лопастей загнулись. Лететь на таком самолете нельзя, нужен ремонт.
Командир полка вызвал меня к себе:
- Чей "як" застрял в воронке?
- Младшего лейтенанта Громова.
- Из вашего звена?
- Из моего.
- Громов полетит на вашем "яке", а вы остаетесь. Терять новую машину мы не имеем права. Она не должна попасть в руки врага. Понимаете?
- Понимаю, товарищ майор, - ответил я.
- Перелететь надо сегодня, завтра будет поздно, - сказал мне на прощание командир полка.
Авиационных мастерских рядом не было. Предстояло самому разобрать весь узел, отделить лопасти и выправить их. Только где же это сделать?
Помощников хоть отбавляй: сначала прибежали мальчишки, которые невдалеке пасли скот. Затем собрались ребята почти со всего села. Перестрелка и взрывы вокруг не пугали их. Я видел, что такая обстановка вызывает у ребят желание как можно быстрее исполнять мои просьбы. А они были несложные: "Подайте ключ, положите это колечко на траву, а эту гайку - вот сюда. А, может, кто-то сможет достать лошадь и телегу?"
"Як" уже без винта стоял на поле, и возле него самые боевые ребята установили дежурство. Они получили конкретное задание: если покажутся немецкие мотоциклисты, немедленно послать за мной связного в село. Самолет не должен достаться врагу. Кузнеца я застал дома.
Родная земля. Родные люди, они сделали все, что могли. Старый кузнец работал с огромным воодушевлением и быстро выровнял лопасти самолета.
- Лети, товарищ летчик, и не забывай о нас. Возвращайся с победой, сказал он мне.
Когда я возвратился с лопастями на аэродром, мне представился незнакомый солдат и рассказал, откуда и куда он держит путь. С одного взгляда я все понял: пропитанная потом и пылью гимнастерка, почерневшие от крови бинты на шее, лицо, давно не бритое, истощенное.
- Помоги мне собрать самолет, возьму с собой, - сказал я ему.
У солдата радостно заискрились глаза. Удастся ли выйти к своим по дорогам, а тут - на крыльях! Он оживился и тут же начал командовать группой ребят. Работа закипела.
А стрельба все приближалась к аэродрому. Над городом, который виднелся вдалеке, к небу поднимались черные клубы дыма. Завтра, пожалуй, было бы поздно.
Я монтирую на место деталь за деталью, присматриваюсь к раненому бойцу и думаю: "Хорошо. Ну, возьму его в самолет, а если нападут "мессеры" и мне придется покидать кабину? Себя я спасу, у меня - парашют. А его? Его гибель будет на моей совести. Быть может, сказать сейчас, чтобы шел дальше, не задерживался? Ох, как трудно, оказывается, сказать такое. Работает, надеется. Жаль парня. Что будет, то и будет", - окончательно решил я.
Залезаю в кабину. Загудел мотор. Прибавляю обороты, но винт не тянет: нет у него той мощной силы, которая срывает самолет с места и гонит вперед. Я удивлен, но не растерялся, размышляю, что бы это все значило? Надеюсь найти причину и, может быть, одним поворотом гайки ликвидировать неполадку.
Выключаю снова мотор, бросаюсь к механизму регулировки винта. За мной следят находящиеся на аэродроме люди. Солдат волнуется. Если самолет не поднимется, ему будет нелегко. Был бы уже далеко отсюда. А теперь...
Вижу, что лопасти произвольно изменяют "угол атаки", то есть уклоняются от крутого захвата воздуха. Надо вторично разбирать узел и проверять сборку. Что скажет боец? Верит ли, что я способен исправить машину? Если он задержится, не полетит, то ему придется пешком пробираться через линию фронта.
- Эх, давайте еще помогу! - кричит солдат, бросая пилотку на землю.
А ребята бегают вокруг машины, следят за каждым моим движением. Быстро разбираем и вновь собираем узел. Завожу мотор. Но винт не вращается.
"Чего-то недоучел, чего-то не знаю", - думаю я и вижу, как несколько мальчиков ползают в траве и ощупывают руками каждый кусочек земли. "Что они ищут?".
- Нашли еще одно колечко! - кричит мальчуган и кладет кольцо на крыло самолета. Я смотрю на него и руки мои цепенеют. Конечно же, при сборке я заметил, что не хватало детальки, но ее не нашли, и я наивно решил обойтись без нее. Спрыгиваю с крыла на землю и крепко обнимаю мальчугана.
- Спаситель! - ласково говорю я ему.
Снова с солдатом разбираем регулирующий механизм винта, ставим колечко на место и уже под пулями - по нас стреляют фашисты из-за насыпи железной дороги - взлетаем. Боец сидит, согнувшись, за стенкой -кабины пилота. Истребитель круто набирает высоту.
Дорогие конотопские ребята, конотопский кузнец, вы пришли в трудное время ко мне и я благодарно вспоминаю о вас и по сей день.
В конце сентября 1941 года наш авиационный полк стоял под Лебедином. Гитлеровские полчища уже оккупировали Киев, наши войска отступали за Харьков.
...Это было 23 сентября. Меня вызвали на командный пункт полка и приказали вылететь в район Пирятина, бросить пакет для советских частей, находящихся в окружении. Пакет с сургучными печатями прикрепили к довольно тяжелому камню. Судя по приказу командира полка, дважды Героя Советского Союза Кравченко, отдававшего мне его устно, я понял, что боевое поручение было очень важным.
Мы летели в паре, на малой высоте. А вот и прямая линия Лохвица Гадяч. Отсюда недалеко до пункта, обозначенного на карте. Уже виден выложенный из белого полотна посадочный знак "Т". Выхожу на него и бросаю пакет. В это время из-за туч вываливаются "мессершмитты". Один из них нападает на нас, другие обстреливают наши войска на земле.
Один из "мессершмиттов" полоснул пулеметной очередью по кабине моего "яка". Разрывная пуля ранила меня в ногу. Кровь хлынула на пол кабины. Ремнем планшета потуже перехватываю раненую ногу выше колена. Дотяну ли до Лебедина?