Мадам Шелл пыталась что-то сказать, но не могла. Ситуация становилась тревожной. Странный мальчик снял ботинки и, положив на пол свою огромную шляпу, начал петь и танцевать.
— Ни богатства, ни рангов, только боль и горе вокруг, — пел он своим ясным и чистым голосом.
Если бы он просто спел для нее, спокойно стоя на месте, возможно, дама и смогла бы чем-нибудь ему помочь. Но его прыжки и пируэты смотрелись настолько ужасно, что женщина потеряла дар речи.
Мадам Шелл, бледная, как принцесса в присутствии чародея, вскочила на ноги. Этот парень, наверное, сбежавший псих! В этот самый момент служанка, которая все время была неподалеку, вошла в комнату, осторожно взяла мальчика за руку и вывела его в холл, а затем на лестницу. Он услышал, как громко хлопнула за ним дверь. Прежде чем Ханс успел собраться с мыслями, дверь открылась вновь и на ступеньки вылетели его ботинки и шляпа. Он был вышвырнут из дома известной балерины!
Ханс Кристиан не был бы обескуражен сильнее, если бы служанка ударила его кочергой. Механически он надел свои ботинки, забыв заткнуть в них штанины: не важно, видны ли они теперь или нет. Никого, казалось, не интересовало, как он выглядит. Ханс натянул свою шляпу и с опущенной головой побрел вниз по улице, по которой лишь полчаса назад поднимался полный надежд и с радостью в сердце.
Он медленно брел по городу, не замечая ни домов, ни деревьев, вид которых еще недавно доставлял ему огромное удовольствие. Внезапно Ханс Кристиан обнаружил, что вновь оказался на площади рядом с Королевским театром. При взгляде на него надежда вновь расправила свои белые крылья. Он попросит директора театра взять его в труппу!
Башмаки скрипели, придавая ему воодушевления, когда Ханс шел к дверям. Он уже понял одну верную мысль, что все трудности надо встречать лицом. Ханс Кристиан дернул за ручку, дверь открылась, и облако спертого воздуха вырвалось ему навстречу. Длинная узкая лестница уводила в темноту. Возможно, что именно там он найдет директора. Мальчик закрыл за собой дверь и начал подниматься по лестнице.
На самом верху находилась маленькая комната, в которой сидел директор Хольстейн. Это была комната, которая позже станет для Ханса местом столь знакомым, что он будет ориентироваться в ней с закрытыми глазами. Однако сейчас его взгляд был прикован к мужчине, от которого, как ему казалось, зависело его будущее.
Он сглотнул, повертел свою шляпу и снова сглотнул.
«Бог мой. Какой худой мальчик! — подумал директор, наблюдая за тем, как кадык на тощей шее Ханса прыгает вверх и вниз. — Надо будет проследить за тем, чтобы на дверь внизу повесили щеколду». Его не должны волновать подобные посетители. С него достаточно и того, что он подает нищим на улице. Не хватало, чтобы они еще и сюда приходили.
— Пожалуйста, герр директор, я хотел бы стать актером вашего театра, — заявил странный мальчик совершенно безапелляционно.
Хольстейн зевнул.
— У меня есть талант, уверяю вас. Хотите, я продемонстрирую вам что-нибудь?
— Спасибо, но у меня достаточно актеров. Всего хорошего.
С этими словами директор опустил свое перо в чернильницу и начал писать.
— Но, герр директор, вы даже не знаете, что я могу! — запротестовал Ханс.
Если бы директор оказался более наблюдательным человеком, он бы заметил отчаяние в глазах мальчика. Но Хольстейну было на это наплевать.
— Ты слишком худой для театра, — заметил он, не поднимая голову от разложенных перед ним бумаг.
Ханс Кристиан придвинулся к столу, твердо намереваясь все же привлечь внимание директора.
— Герр директор, если вы только дадите мне роль и положите сносное жалованье, я покажу вам, каким толстым я могу стать!
Губы Хольстейна превратились в тонкую линию. Он с раздражением оторвался от письма и поднял глаза. По этому взгляду мальчик понял, что его аудиенция закончена. С опущенной головой он направился к дверям и вниз по лестнице. Два раза он споткнулся и чуть было не упал. Не потому, что было темно. Дверь была открыта, и в проход проникал солнечный свет. А потому, что он больше не мог сдерживать своих слез.
«Вот бы мне такую жену! — подумал оловянный солдатик. — Да она, как видно, из знатных; живет во дворце, а у меня только и есть, что коробка, да и то в ней нас набито целых двадцать пять солдат. Ей там не место! Но познакомиться с ней все же не мешает».
«Стойкий оловянный солдатик»
Снаружи светило солнце и шумела толпа, но глаза и уши Ханса Кристиана равнодушно взирали на все великолепие большого города. Он слышал лишь скрип камушков под ногами и видел только, как они разлетались в стороны. Никогда раньше он не был в таком отчаянии. Он был просто убит. С огромной шляпой, постоянно сползавшей на его нос, мальчик брел по многолюдным улицам обратно к каналу. Та же самая вода омывала берега небольшого острова Фюн, что казалось ему связующей нитью между Копенгагеном и домом. Он присел на берегу на землю и свесил ноги над водой.
Теперь ему придется вернуться в Оденсе. Большой город не проявил к нему доброты. Столица отвергла его.
Если он отправится немедленно, то у него хватит денег на обратную дорогу. Но как он сможет заставить себя столкнуться с издевательскими насмешками, которыми его обязательно встретят односельчане? Какой ему сделать выбор: умереть от голода в Копенгагене или подвергнуться унижению в Оденсе, что для него было еще хуже, чем голодная смерть.
Легкий ветерок поднял с реки обрывки помятой бумаги, один из которых прилип к плечу Ханса Кристиана. Механически он потянулся за ним, прочитал, и его лицо вновь засияло. Это была театральная афиша, сообщающая зрителям, что сегодня вечером состоится опера под названием «Поль и Виргиния». Ханс Кристиан слышал о сюжете этой оперы: он очень печальный. Поль оказался разлучен со своей любимой, Виргинией, так же как и Ханс со своей мечтой — театром. Нахлынувшее на мальчика чувство меланхолии трудно было переносить в абсолютном молчании, и Ханс разразился такими громкими рыданиями, что две крестьянки, проходившие мимо, остановились возле него.
— Ребенок, должно быть, болен, — сказала женщина в белом фартуке и синей шали.
— Или голоден, — добавила вторая. У нее было приятное лицо и чепец с крылышками. Затем они подошли поближе.
— Тихо, тихо! Скажи нам, где у тебя болит?
— Здесь, — ответил Ханс, указывая прямо на сердце.
Две женщины переглянулись.
— Сердце!
Они пожали плечами и осторожно опустились перед ним на колени. Как ужасно будет, если этот бедный парнишка замертво упадет прямо у их ног!
— Синева вокруг рта, — сказала Приятное лицо.
— Очень плохо, — согласилась Белый фартук, складывая руки у себя на животе.
— Это самая ужасная болезнь, которая только может быть у человека, — уверил их Ханс Кристиан. — Когда чье-то сердце разбито, не остается ничего, кроме страданий.
С этими словами он уронил голову на руки, и его слезы слились с синей водой канала. Никто ни до него, ни после не мог плакать такими огромными слезами, а только этот мальчик-мужчина, который позднее напишет: «Моя жизнь — прекрасная сказка, полная счастливых случайностей».
Женщины насупились, они не поняли его последних слов.
— Ты слишком большой, чтобы плакать, — мягко отчитала его Приятное лицо. — Может быть, ты голоден и не понимаешь, что с тобой?
Ханс Кристиан ничего не ответил. Он молчал, хотя и чувствовал, что то место в желудке, которое несколько часов назад было заполнено сыром и хлебом, подготовленным для него матерью, давно уже освободилось. Женщина не стала ждать ответа. Она сунула ему в руку огромный сандвич с вареным мясом, в то время как Белый фартук наполнила его другую руку фруктами и кусочком пирога. Приятное лицо положила ему на колени значительного размера сосиску и поднялась.
— Не спеши и поешь, сынок, — сказала она. — Берег канала — прекрасное место для пикника.