Эдвард невольно вздохнул и раскурил свою трубку. Андерсен в кризисе был сущим испытанием.
Теперь он вновь пытался открыть окно, яростно дергая задвижку.
— Что-то случилось! Люди бегут! Эдвард, подойди и посмотри! Я не осмеливаюсь!
Молодой Коллин подбежал и посмотрел в окно. Затем с видом наигранного раздражения взял Ханса за руку и отвел обратно к креслу.
— Это всего лишь очередная партия декораций. Возможно, последняя. Сядь и прекрати волноваться!
— Они не успеют собрать декорации вовремя. Я знаю это! Они…
Эдвард толкнул его в кресло и, насильно удерживая в нем, произнес:
— Если ты не будешь сидеть спокойно, я клянусь, что привяжу тебя! Посмотри, как трясутся твои руки! Да у тебя лихорадка!
— Мое лицо горит, посмотри на мой язык.
И он вывалил его наружу.
— Не будь дураком! — произнес Эдвард, возвращаясь на свое место. — Все, что тебе нужно сейчас, — это отдых. Давай поговорим о чем-нибудь еще, кроме пьесы.
Ханс Кристиан покачал головой.
— Тебе нужно было сегодня подольше поспать, — продолжал Эдвард. — Наверное, ты встал на рассвете и был здесь уже до завтрака.
— Я не мог уснуть, думая о критиках, — ответил Ханс Кристиан, закрывая свои уставшие глаза.
Эдвард взял в руки ножичек с головой гоблина и стал резать бумагу на мелкие кусочки.
— Как ты думаешь, Эдвард, она им понравится?
— Критики непредсказуемы.
— Но все, кому я ее читал, сказали, что она хороша!
Эдвард ничего не ответил. Он никогда не одобрял горячего желания Ханса читать свои произведения всем подряд.
— Ты что-нибудь слышал?
Ханс перегнулся через стол в мучительном ожидании ответа.
— Эдвард, ты должен мне сказать! Ты что-то слышал, что может сильно ранить меня! Я приказываю тебе, говори!
Эдвард беспокойно заерзал в кресле. Он не знал, что заставило его сказать:
— Ты же не ожидаешь единогласного хора похвал, правда ведь?
— Эдвард! Скажи мне! — прошептал Ханс Кристиан сухими губами. Его голова горела, а руки и ноги заледенели. Однако его физический дискомфорт едва ли можно было сравнить с тем психическим напряжением, которое он переживал сейчас.
— Я думаю, ты узнаешь об этом рано или поздно, — неохотно ответил Эдвард. Все его внимание было приковано к бумаге. — Они говорят, что сюжет твоей пьесы «Мулат» далеко не оригинален. Они говорят, что у тебя лирический, а не драматический талант.
Горящее лицо Ханса Кристиана побледнело, а глаза превратились в маленькие щелочки на фоне огромного носа. Целую минуту он смотрел на Эдварда, а затем заговорил с поразительным спокойствием:
— Значит, вот что говорят те, кто называет себя моими друзьями! Теперь я понимаю, что означает дружба на самом деле.
— Будь разумным, Ханс, — произнес Эдвард, удивленный таким необычным для Андерсена спокойствием. — Ты же не считаешь литературную критику личным оскорблением!
— А что же это еще? — настаивал Ханс Кристиан. Внезапно спокойствие покинуло его, и он вскочил на ноги, опрокинув стул. — Я вложил всего себя в пьесу, а они осмеливаются критиковать ее! Это зависть! Мои соотечественники завидуют моему успеху! Вот почему они так ненавидят меня!
— Не говори глупостей, — резко вмешался Эдвард. — То, что они говорят о твоей пьесе, не имеет никакого отношения к их симпатии или антипатии к тебе. Ты можешь их слушать, но не принимай их слов близко к сердцу. В конце концов, где бы были писатели, не будь у них публики?
— Мне наплевать на мою публику! — воскликнул Ханс. — Самый лучший зритель внутри меня! Если я доволен, кто они такие, чтобы судить мою работу?
— Тщеславие! — И Эдвард с такой яростью отбросил нож, что тот, перелетев через стол, упал на пол.
Ханса Кристиана затрясло.
— Значит, и ты повернулся против меня? Ты!
Эдвард встал и подошел к окну, повернувшись спиной к своему возмущенному другу.
— Давай не будем больше об этом говорить.
— Ты один из них, из тех, кто сомневается. Ты тоже считаешь, что мне не удался сюжет «Мулата»? — обвинительным тоном заявил Ханс.
— А ты, скажи честно?
— Нет! — слово пронеслось эхом по маленькой комнате. Молодой Коллин повернулся и улыбнулся. Руки у него были в карманах.
— Тогда по поводу чего весь этот спор?
— Неважно, откуда я взял этот сюжет! — Ханс Кристиан пытался защитить самого себя. — Я позаимствовал его у французского автора, но это не имеет значения! Я могу придумывать свои собственные сюжеты! Я напишу другую пьесу, намного лучше этой! Я докажу, что твоя злобная критика была незаслуженной!
— Она не злобная и она не моя, — как бы между прочим заметил Эдвард.
— Ты пошел на поводу у врагов. Но подожди! Ты увидишь! Мадам Хейберг божественна как Сесилия. Она оживит мои строки, говорю тебе! Там будет принц Кристиан, и он кивнет мне из своей ложи! Ты увидишь, как ошибался!
Дверь резко распахнулась, стукнув Ханса по затылку.
— О, прошу прощения, монсеньор. Я срочно должен увидеть советника. Где он?
Это был Бурнонвилль, балетмейстер, маленький и изящный. Он почти танцевал от возбуждения.
— Туфли для моих танцоров еще не прибыли. Красные туфли! Я не понимаю!
— Мой отец во дворце, монсеньор, — ответил Эдвард. — Он ждет новостей о…
— Белые туфли прибыли, а красные нет! — прервал его маленький человечек. — А они нам нужны. Пьеса не может пойти без них!
Балетмейстер был отстранен в сторону мадам Хейберг, влетевшей чуть ли ни в неглиже.
— Мой костюм не прибыл! Костюмерша послала его заменить, и он еще не вернулся назад. Я же не могу выступать в одном халате!
— Вы должны заняться моими туфлями, — настаивал балетмейстер.
— И моим костюмом, — требовала дама. — Я бы не возражала, если бы случилось что-нибудь другое, но моя одежда! — И немного истерически она начала причитать о своей злосчастной судьбе, коль костюм не могут доставить вовремя.
Ханс Кристиан ходил вокруг нее кругами, заламывая руки.
— Пожалуйста, мадам, мы найдем костюм! Мы закажем другой!
В тот же момент закричал Бурнонвилль:
— Вы не должны плакать, мадам. Вы испортите свое лицо. Пожалуйста, мадам, я прошу вас!
— Да, да, успокойтесь, — взмолился Ханс. Затем он схватил Эдварда за руку: — Помоги мне! Скажи, что делать?
— Пошли кого-нибудь к костюмеру за платьем, — спокойно предложил Эдвард. — Без сомнения, они просто забыли послать его.
— Да, пошлите кого-нибудь, Бурнонвилль, — передал Ханс.
— Но а как же мои туфли? Они так же важны, как и платье мадам!
— У меня и по этому поводу есть идея, — ответил Эдвард. — Пойдемте. Разрешите вам предложить свою руку, мадам.
С блеском восхищения в глазах Ханс стоял и смотрел, как его верный друг успокаивает бушующее море. Когда эти трое ушли, он медленно подошел к столу и упал в кресло, уронив голову на руки. Какой ужасный день! Раньше, когда он думал об этом дне, он представлял его совсем другим. Он надеялся, что будет находиться в центре внимания, похвал и поздравлений. Как сильно он ошибался! Снова все та же злобная критика, неуверенность в том, что спектакль состоится. Потерянный костюм, не прибывшие туфли, все, все от мелкого до крупного соединилось, чтобы заставить его умирать от страха. Да, вряд ли кто-нибудь мог позавидовать часу его триумфа.
В открытую дверь раздался легкий стук. Ханс поднял голову. Снаружи на него смотрела круглолицая крестьянская девушка в оранжевой юбке, перехваченной синей ленточкой. Что-то знакомое было в ней, хотя Ханс Кристиан был абсолютно уверен, что никогда раньше ее не видел. Он расслабился и поднялся. Девушка захихикала.
— Да, я бы узнала тебя где угодно. Твои руки такие же длинные.
— Карен!
Конечно, это была она. Никто на свете не мог так сильно напоминать его мать — и ее.
Она рассматривала брата с большим любопытством. Ее полные губы улыбались той самой улыбкой, которой улыбалась Анна-Мария, когда была довольна.
— Я пряталась среди буков, когда ты приходил туда на воскресные прогулки вместе со старым Андерсеном. Я наблюдала, как ты танцуешь и разыгрываешь истории. Я не знаю, почему мне так хотелось, чтобы ты пришел ко мне. Ты был невзрачным и неуклюжим таким, кому едва ли кто-то мог позавидовать. Отец любил тебя. А наша мать… — Улыбка покинула ее лицо, в холодных синих глазах появилась тень негодования. — Я хотела получить долю материнской любви, но в этом мне было отказано, впрочем, как и во всем остальном. Да, кстати, покрепче закрой дверь, Ханс, — добавила она, когда он прикрыл дверь и прислонился к ней. — Никто не должен видеть меня! Не бойся! Я никого не встретила по пути сюда, кроме какого-то мужчины. — Она вновь захихикала, вспоминая. Ее глаза потеплели. — Он был таким милым. Мы столкнулись в дверях, когда он проносил пальмовое дерево на сцену, и рассмеялись. Это было так весело!