«По Ангерьяской дороге в поселок входят девять русских танков!»
Адмирал постоял мгновение посреди комнаты. Если бы не борода, очевидно, было бы видно, как сжались его зубы и как окаменел подбородок. Его ярко-голубые, как эмаль, глаза, воистину детские глаза — вдруг сузились, подернулись серебром, и, бог его знает, не навернулись ли слезы на глаза старого человека, это можно представить?.. Во всяком случае, он чуть не гаркнул на Лаамана и Улло:
«Идемте!»
Они прошли маленький вестибюль, который даже на зал не был похож, сквозь гудящую от возбуждения и беспомощности толпу. Кто-то крикнул.
«Господин адмирал! Русские танки в поселке! Бросьте нас по обеим сторонам шоссе! У нас противотанковое оружие…»
Питка рявкнул: «Знаю! Один снаряд против девяти танков…»
Они подошли к школьной двери. Гул и говор стихли. В эту минуту затишья отчетливо донесся грохот танков в километре от школы. Питка сказал:
«Мужики! Сейчас из Таллинна пришло распоряжение главнокомандующего. На его основании приказываю: боевой отряд «Адмирал Питка» прекращает военные действия! Разойтись! Рассредоточиться по лесам! Бесследно исчезнуть! До лучших времен, кто до них доживет, — марш-марш!»
Одни побежали за своим оружием, узелком или котелком. Другие закричали в ответ: «Господин адмирал! Мы не согласны! Мы продолжим, черт возьми…» Кто-то выкрикнул навзрыд: «Господин адмирал, это же предательство! Предательство!..»
Кто знает, услышал ли их Питка. Он махнул Лааману и Улло рукой и широко зашагал через двор к машине Лаамана. Высокий прапорщик кинулся следом за ним.
«Господин адмирал, а как же насчет того, чтобы выпороть?»
«Кого выпороть?..»
«Господин адмирал, ну того, кто хлеб украл?..»
Питка остановился: «Приказ выполнить! Выдрать его по первое число!»
Прапорщик пытался найти оправдание: «Но господин адмирал — ведь хлеб-то все равно достанется русским?..»
Питка рявкнул: «Эстонец не должен воровать, даже у своих палачей! — И затем нетерпеливо обратился к Лааману и Улло: — Идемте!»
И они поехали. На том самом открытом BMW, на котором Лааман и Улло только что сюда прибыли. Где-то на грязной проселочной дороге между Хагери и Хайба им встретился мотоциклист в форме Омакайтсе. Питка его остановил. Кто и куда? Из волостного штаба Омакайтсе. В Вазалемма. Сообщить, что коммуняки сбросили утром в лес Люманду парашютистов.
Питка сказал: «Отставить! Отвези-ка этого человека в Таллинн», — и указал на Улло.
Парень спросил: «А почему я должен вам подчиняться?»
Питка сказал: «Потому что я адмирал Питка».
Парень вытянулся по команде смирно: «Тогда конечно».
Улло вышел из машины, ступил в грязь, но Питка его окликнул: «Секундочку». Он дал знак Улло следовать за ним и пошел вдоль канавы. Улло — следом. В тридцати шагах от мотоциклиста Питка остановился, повернулся к Улло и тихо сказал:
«Доложите Тифу: я закончил. Как мне приказали. Я закончил еще и потому, что, если правительство покидает страну, я не могу взять на себя ответственность за людей, которых будут убивать. И доложите, чтобы они не ждали меня на берегу. Я не поеду. Ясно?!»
«Ясно…» — ответил Улло, как я себе представляю, весьма упавшим голосом. И старик отнюдь не по-военному пожал ему руку.
Когда Улло садился на мотоцикл, он ведь еще не знал, что из тех, кто вернулся к жизни, он был последним или одним из последних, кто видел старика живым (или мертвым?). Не знал он и того, как долго НКВД не мог успокоиться, что старик вот так бесследно исчез (как он при Улло советовал сделать своим парням).
Теперь в общем-то известно, как бесконечно долго у многих арестованных спрашивали сначала злобно, потом рутинно, но все же требовательно: «А где ваш Питка?» Через пятнадцать месяцев я тоже оказался среди допрашиваемых, и хотя у меня с адмиралом не было ничего общего, но все же и мне выложили на стол этот вопрос.