«Попробуйте вы тоже с ним поговорить. Нельзя же так. Он вторую неделю совсем ничего не ест. Если продолжит голодовку, придется начать его искусственно кормить. Это же ему самому будет неприятно. Попробуйте с ним поговорить…»
Улло махнул рукой, чтобы сестра вышла за дверь, и обратился ко мне:
«Посмотри, плотно ли закрыта дверь».
Когда я проверил дверь и Улло убедился, что она действительно закрыта, он вдруг быстро выдвинул ящик своей тумбочки, что-то выхватил оттуда — это была школьная тетрадка в синей обложке — и сунул мне в руку:
«Положи в карман!»
«Что это?» — я сложил тетрадь пополам и сунул во внутренний карман.
«Мое приложение — к твоим запискам. Дома прочти. И делай с ним, что хочешь».
Я спросил: «Послушай — что ты имел в виду, сказав, что ацетилен при известных химических условиях — взрывается?»
Он ответил шепотом и раздраженно, может, даже нарочито:
«Что ты все выспрашиваешь. При смешении с известным газом».
«Что это за газ такой?»
Он произнес все еще шепотом, но впервые за время нашего разговора с проблеском иронии:
«Футуриум. Ну, хватит, ступай».
Я встал с табурета и сказал: «Ладно. Сегодня твой врач сделал для меня исключение. Следующий день посещения в пятницу. Я приду тебя навестить».
Он махнул рукой или указал на дверь, жест был, во всяком случае, весьма вялый, но я не понял его, подумав, что он протягивает мне на прощание руку, — хотя мы пятьдесят лет не практиковали этот жест. Я взял его за руку. Она была пугающе бессильной, странно холодной. И какой-то очень чужой. Так что я сообразил, он не собирался пожимать мне на прощание руку, а просто…
Прежде чем сесть на автобус у ворот парка, я зашел в главное здание к доктору Рохтла и спросил, пользуясь привилегией давнего семейного знакомства, что он может сказать об Улло.
Этот парень с рыжими кучерявыми волосами и конопатым приплюснутым носом, несмотря на свою невзрачную внешность, был одним из самых тонких специалистов в своей суровой области:
«Улло Паэранд?.. Довольно интересный случай. Эта его история с отравлением ацетиленом, если он вам ее рассказывал, конечно, на девяносто пять процентов фантазия».
«Ах, значит, только на девяносто пять?..»
«Ну, — протянул доктор Рохтла, — скажем, на девяносто девять…»
Я спросил: «Все-таки не на все сто?!»
Он отозвался: «Знаете — в медицине границы представлений редко бывают абсолютны…»
Я сказал: «Ну, что касается жизни и смерти…»
Он парировал: «И здесь они тоже — редко бывают так очевидны, как нам кажется. И проходят не там, где мы их определяем, кстати… Впрочем, оставим это. История с ацетиленом, по всей вероятности, фантазия. Но у него есть и другие придумки».
«Например?»
«Например? Белая стена в палате, там, у изножия кровати, — она, по его мнению, время от времени превращается в экран. За его затылком имеется проектор, который проецирует на экран картинки».
«И что они из себя представляют?»
«Например, радиоволны. Какие-то сигналы. Временами от людей. Однажды он беседовал с Черчиллем…»
Я усмехнулся: «Черчилль уже двадцать с лишним лет как умер…»
Доктор вскинул розовую ладонь: «Вот вам, пожалуйста, относительность смерти… — И сменил тон: — Так что в диагнозе вашего Улло есть что-то шизофреническое. Но мы продолжим обследование. И кроме того, у него весьма больное сердце».
В обещанную пятницу я не смог прийти к Улло. Не помню, что помешало. Задним числом должен у себя спросить, было ли это что-нибудь серьезное, какая-то работа, какая-нибудь другая, еще более серьезная обязанность — или просто боязнь необходимости притворства? Такая необходимость возникла бы сразу, как только он начал бы рассказывать мне про радиоволны, которые он видит на своем экране… Может, я еще подумал: эта необходимость увеличилась бы вдвойне, если бы я встретил в больнице жену Улло и почувствовал себя особенно стесненно в неловкой ситуации… В следующую среду мне позвонила его жена. Я не мог узнать ее по голосу, приглушенному рыданиями, пока она себя не назвала. Улло умер вчера утром. В результате второго инфаркта.
Легко можно представить, как я был потрясен. Так что едва смог пробормотать слова соболезнования и поспешно спросил: когда же у него был первый инфаркт? Потому что никогда об этом не слышал. Его жена, бог мой, его вдова ответила, всхлипывая, что и она ничего не слышала, следы первого инфаркта обнаружены только теперь, только там, в психиатрической больнице, после того, как сделали кардиограмму…