«Ребята, на сей раз из этого дерьма вылезли. А теперь — на все четыре стороны — фьють!»
Лишь через несколько дней выяснилось, как безумно, слепо, ослепительно и бессовестно нам повезло.
Через десять минут после нашего освобождения из СД к тюрьме подкатил на грузовике господин Викс в сопровождении собак и жандармов, стал вызывать по списку заключенных. Семнадцать пленников, из которых половина десять минут назад была освобождена. Но половина-то осталась! И их под тявканье господина Викса увезли — на круги ада Штуттгофа и прочих подобных мест.
О том, как происходило освобождение Улло 18-го вечером, — подробнее, чем упомянуто выше, — я, кажется, ничего не слышал. И о его деятельности после освобождения мне довелось узнавать только случайно. Вплоть до весны 86-го, когда он рассказал мне об этом чуть больше, готовясь к сеансу более подробных записей. Который так и не состоялся.
28
Насколько я знаю, Улло вернулся домой 18 сентября около семи часов вечера. Голодный, несмотря на передачи Марет. Потому что из этих передач на его долю приходилась лишь одна восьмая часть, а семь восьмых он делил на пятьдесят сокамерников. Голодный, но не до слабости в коленках. Прежде всего поцеловал свою Марет и уж потом сбрил бороду, помылся, переоделся и поспешил в город.
Хотя Улло сидел на Батарейной и 9 марта в момент бомбежки, и все время после нее, он все же имел представление о разрушениях в городе по разным слухам, проникающим в тюрьму.
По пути домой на Ратушной площади, если не раньше, он увидел эти разрушения уже собственными глазами. И еще основательнее разглядел их, когда тщетно пытался пробраться через руины улицы Харью на площадь Свободы. Улицы больше не существовало. Не было даже прохода между грудами обломков. Так что ему пришлось из-за темноты идти в обход по улице Карья. И теперь, по дороге из дома в центр города, он снова и гораздо острее ощутил эти разрушения. Слева совершенно ирреальные развалины театра «Эстония» в полосах сажи упирались в лиловое небо и справа черные пни сгоревших и спиленных деревьев аллеи, закоптелые безглазые фасады домов вдоль улицы — и между ними в застывшем безветрии внезапно нахлынувшая, вызывающая тошноту вонь. Попавшие в Центральную тюрьму после бомбежки люди упоминали об ужасной вони пожарищ. Но сама вонь никогда не проникала в тюрьму. Из ее окон с разбитыми стеклами в камеры доносился удивительно чистый морской западный ветер. А теперь там, на аллее, может, из-за того, что на развалины внезапно опустился незаметный в темноте, но кожей лица явно ощутимый вязкий туман, вонь была удушливой: обгорелые стены, пепел, печная копоть и — запах горелого или гниющего человеческого мяса, все еще сочащийся из нагромождения тех руин…
Я не знаю, и никто больше не знает, где на самом деле Улло бродил следующие четыре ночи и дня. И в какой последовательности. Я не знаю, может, он прежде всего поспешил на улицу Йыэ, впрочем, я не помню, на какой точно улице это было, — в поисках следов Нади Фишер. Почему-то мне кажется, что он отправился именно туда. Это было где-то слева от Нарвского шоссе. Но там исчезло полквартала. Улло спотыкался о груды головешек, завалы камней и железа. В куче развалин у дымовой трубы он увидел изразцовую печь, на мгновенье почудилось, что это та самая, которая стояла в изножии дивана с подушками малинового цвета, и в то же время казалось, что эта — раза в два объемистее. Кроме того, как я представляю, Надина печь была для босых ног Улло (они не умещались на диване) на диво приятно горяча. А эта здесь, если потрогать ладонью, смертельно холодная…
Через улицу виднелся маленький, более или менее сохранившийся домик, из затемненного окна поблескивал огонек. Улло до тех пор стучал в дверь, пока не открыли:
«Ох, нет. Мы ничего не ведаем и никого здесь не знаем. Мы беженцы. Да, из Нарвы. Живем в этом доме всего второй месяц. Когда нас сюда поселили, здесь уже все было, как сейчас. Говорят, что тут погибли несколько человек. Некоторые уехали в Германию, на корабле с беженцами. А точнее мы ничего не знаем. Госпожа Фишер? Никогда не слышали…»
Оттуда — или, по всей вероятности, оттуда — Улло пришел на улицу Палли. Почему именно сюда? Может быть, просто потому в первую очередь, что оказался неподалеку от квартиры Клесмента. А возможно, потому, что бывший советник правительства единственный человек из высшего круга Национального комитета, с которым Улло был на «ты».