Через полчаса я был на месте. Больничный парк такой же идиллический, как и сорок с лишним лет назад, когда я летом 1943‑го в первый и покуда последний раз прошел по нему в поисках психиатра доктора Вийдика, который обещал проконсультировать меня по части уклонения от легиона-СС. И который после консультации устроил для меня беглый обход больничных отделений. В отделение тяжелобольных он меня не водил, и посему самое тягостное впечатление оставили не серые, изможденные, тупые лица, увиденные в палатах, а контраст между свежестью парка и духотой палат. Но больше всего поразило то, как были врезаны дверные ручки, на них можно было нажать, но за них нельзя было ухватиться…
76‑я во втором отделении оказалась приличной одноместной палатой. Я подумал: небось Лайза для него устроила. Похоже, они тут с ним весьма вежливы. Что по тем временам отнюдь не было в порядке вещей. Вот и бдительная сестра, проводившая меня в комнату Улло, деликатно прикрыла за собой дверь.
Улло сидел или нет, все–таки лежал, на железной койке, покрашенной в белый цвет. На нем была серая больничная рубашка. Байковое одеяло откинуто. На меня глядел человек с неузнаваемо серым лицом, слегка потным, причем несмотря на то, что забранное решеткой окно настежь открыто и в палате температура раннего ноябрьского утра, так что я прежде всего сказал:
«Давай я первым делом закрою окно…»
«Ага, закрой. Чтобы мы смогли поговорить».
И я отметил в испуге: еще одна мания преследования. Еще одна фантазия слежки. Невероятно, что это случилось именно с ним…
Я закрыл окно — Улло сказал: «Но потом снова его открой. Я не намерен тут киснуть».
«Хорошо… — я сел на табурет. — Прежде всего, почему ты ушел с работы?..»
«Надоело».
«А как ты сюда попал?»
«Сам явился».
Улло странным образом вообще не сидел при советской власти. Так что я не был уверен, пародировал ли он практикуемое десятки лет в советских тюремных документах издевательство, заключавшееся в том, что везде, где заключенный должен поставить свою подпись о том, что он препровожден тогда–то и туда–то, ему было велено писать вместо Меня доставили — Явился… А может быть, в ответе Улло не было и тени пародии.
«Что с тобой?»
«Отравление».
«Почему же в таком случае ты здесь?»
«Отравление дает осложнение на психику».
«И какое у тебя отравление?»
«Исходное вещество — ацетилен».
«Но ведь это было двадцать лет назад?! К тому же ты работал в противогазе?..»
«Без противогаза я бы умер уже двадцать лет назад».
«Но ведь ты уже двадцать лет не имеешь дела с ацетиленом?!»
«Это аккумулирующийся яд, который при известных химических условиях, так сказать, взрывается».
«Что значит — при известных химических условиях?..»
В эту минуту кто–то постучал в дверь и в палату вошла та самая бдительная сестра, которая препроводила меня сюда. В руках у нее был поднос с дымящейся миской каши. Улло чуть ли не в ярости завопил:
«Нет! Нет! Нет! Оставьте нас хоть на минуту в покое!!» — И я должен признаться, что именно этот его вопль и эта его беспомощная ярость пробили корку моей невнимательности, обнаружив, каким же больным и физически слабым он на самом деле был. Сестра — они ведь там ко всему привыкли — улыбнулась дружелюбно и, повернувшись ко мне, сказала:
«Попробуйте вы тоже с ним поговорить. Нельзя же так. Он вторую неделю совсем ничего не ест. Если продолжит голодовку, придется начать его искусственно кормить. Это же ему самому будет неприятно. Попробуйте с ним поговорить…»
Улло махнул рукой, чтобы сестра вышла за дверь, и обратился ко мне:
«Посмотри, плотно ли закрыта дверь».
Когда я проверил дверь и Улло убедился, что она действительно закрыта, он вдруг быстро выдвинул ящик своей тумбочки, что–то выхватил оттуда — это была школьная тетрадка в синей обложке — и сунул мне в руку:
«Положи в карман!»
«Что это?» — я сложил тетрадь пополам и сунул во внутренний карман.
«Мое приложение — к твоим запискам. Дома прочти. И делай с ним, что хочешь».
Я спросил: «Послушай — что ты имел в виду, сказав, что ацетилен при известных химических условиях — взрывается?»
Он ответил шепотом и раздраженно, может, даже нарочито:
«Что ты все выспрашиваешь. При смешении с известным газом».
«Что это за газ такой?»
Он произнес все еще шепотом, но впервые за время нашего разговора с проблеском иронии: