«Ты читал новеллу По «Убийство на улице Морг»?»
Тогда я ее еще не читал.
Улло объяснил: «Ну там, на пятом этаже дома, происходит убийство. При запертых дверях, но с распахнутым окном. Никаких следов на стене дома или на земле под окном не обнаруживают. Сообразительный французский детектив находит единственное решение и доказывает: убийца выбрался из комнаты с помощью громоотвода, стоявшего во дворе в трех или четырех метрах от окна. Следовательно, совершивший прыжок из окна пятого этажа на громоотвод не мог быть человеком. Это должна была быть человекообразная обезьяна».
Улло считал, что стихотворение и новелла По — варианты одного и того же структурного метода. С разницей: то, что в криминальной новелле должно выясниться только в конце, в стихотворении происходит в самом начале. В новелле невозможную вещь совершает орангутанг, в стихотворении — ворон. Обезьяна общалась с человеком. В той степени, чтобы явить злое любопытство к нему. Ворон выучил роковое слово на человеческом языке, чтобы повторять его, однако так, дабы это не казалось идиотизмом. Слово nevermore36. Вертикальная ось — решающее в каждом случае: в новелле это спуск орангутанга по громоотводу, в стихе — возведение башни с помощью рефрена, повторяемого вороном, до высочайшей вершины отчаяния.
И вообще, объяснял Улло с оживлением, реальность, конечно, тот сор, из которого рождается стихотворение, но в то же время стих — насильник. Par excellence. И та реальность, которая входит в понятие «гравитация». Потому что под ее натиском образовалось привычное направление писать стихотворение сверху вниз! Развязка, катарсис, вершина могут находиться только в гравитационном поле. То же самое, добавил Улло, подчеркивает магическая связь чисел восемнадцать и шесть — восемнадцать строф в шесть строк. Когда я спросил, что это за связь, он рассеянно посмотрел на меня:
«Мне не хочется сейчас объяснять…»
А я в данном случае должен объяснить кое–что в стихотворчестве Улло, насколько я об этом осведомлен.
Четыре или пять сонетов с абсолютно отточенными рифмами. И с дюжину стихов, очень напряженных по форме, в смысле рифмы и ритма, с размахом, стихов, состоящих из очень сложных строф. Наконец, я видел три–четыре эпических отрывка в стихах с чередующейся длиной строк. Один из них напомнил мне начало «Оберона» Виланда. Но это фрагменты, и они могли — будь поэтические экскурсы Уку Мазинга тогда уже и известны читателям — некоей чертой, подобием сна, отшлифованной до блеска, напомнить их. Несмотря на весьма не религиозный подход тогдашнего и более позднего Улло к миру.
Стихотворений, вышедших из–под пера Улло, у меня сейчас всего два. Одно на тему флага, об этом речь впереди, и «Минаретная песнь». Текст, который я прочитал в первый раз тем же вечером. Тот самый, сейчас пожелтевший листок. Под влиянием случайности и противоречивых чувств, ностальгии и пиетета, несомненно, из удивления сохраненный мною. На листке стихотворение изображено машинописным шрифтом, теперь слегка поблекшим, в виде пагоды. Оно перед нами:
Однажды в час багряного рассвета
взошел на крышу минарета,
не зная страха,
на исходе лета
Аллаха
славить
молодой мулла.
Но не успел еще пропеть и бейта,
услышал голос дивный чей–то,
он звал, он реял,
нежный, точно флейта,
где ветер
веял
и клубилась мгла.
И юноша, забыв святую Мекку
(как то бывает век от веку),
страдал ужасно,
звал свою Ребекку,
и властно,
страстно
речь его текла.
Господь, на вышнем троне восседая,
разгневался — и тотчас стая
летучих молний,
всё с пути сметая,
лавиной
длинной
на землю сошла.
Смерть, смерть ему! Где смерть с колючим жалом?
Пронзи его своим кинжалом!
Смерть парня сшибла
вниз одним ударом -
как финик
спелый
с ветки сорвала.
Он чудом был спасен. Блаженство длилось.
Пока он падал, появилась