Свою машину, ее аэродинамические качества и особенности пилотирования при неисправном стабилизаторе Битюцкий знал хорошо. Ситуацию, в которой очутился, оценивал трезво, действовал грамотно. Все это помогло ему дотянуть до аэродрома и посадить самолет. Но когда спасенный им истребитель был осмотрен прибывшей из Москвы комиссией, стало ясно, что летчик подвергался большой опасности. И ему сказали:
— Вы не испытатель. Могли бы катапультироваться. То же сказал Битюцкому и командир, подчеркнув, что, согласно известным указаниям, летчик, в случае возникновения неисправности в управлении, обязан покинуть самолет. Мы же знаем, что в нашей стране жизнь человека дороже любой машины.
— Вот тебе, дедушка, и Юрьев день, — подошел к Битюцкому капитан Орел. — Ждал благодарность, а получишь выговор. Полагаю, уж теперь-то ты не будешь утверждать, что риск — фельдмаршал жизни.
— Ты прав, — невозмутимо отозвался Битюцкий. — Теперь я возведу риск в ранг генералиссимуса.
— Это по меньшей мере превышение полномочий, и тебя взгреют как самозванца.
— В таком случае ты разделишь мою горькую участь. Или забыл, как сам недавно ночью зашел на посадку с невключенной фарой?
— Мой грех по сравнению с твоим — мальчишеская шалость. Впрочем, утешайся хотя бы тем, что накажут не одного тебя.
— Знаешь, что, Валентин, — нахмурясь, взглянул Битюцкий на Орла, — я скажу тебе проще: поди ты ко всем чертям. И без тебя несладко. Понял?
— Как не понять! — дружелюбно согласился Орел. — Я ведь тебе сочувствую, только ничем помочь не могу.
— Какое уж тут сочувствие — одни шпильки.
— А может, это прием из арсенала индивидуальной воспитательной работы, — засмеялся Орел. — Или лучше выговор, а?..
Никакого взыскания Битюцкий, конечно, не получил, но переживаний ему и без того хватило. Он много и долго размышлял над тем, как все странно обернулось. Не ждал, не гадал — и вдруг прослыл нарушителем летных правил.
Слов нет, наставления, инструкции для летчиков — святая святых. Каждый их пункт и параграф, как говорится, написан кровью. В большинстве случаев дают пилоту проверенный опытом готовый ответ на вопрос: что делать в тот или иной трудный момент? Допустим, отказал при отрыве самолета от земли двигатель. Может ли тут летчик задумываться над тем, как ему поступить? Нет, размышлять здесь некогда: машина, теряя скорость, мгновенно начинает падать. А наставление заранее предписало единственное в таком положении решение: посадка прямо перед собой, избегая лобового удара о препятствия.
Вот так по различным вариантам «особых» случаев правила, изложенные в инструкции, указывают верный образ действий, помогают избежать беды. Это Битюцкому было хорошо известно. Но, летая уже более пятнадцати лет, он знал и то, что самое добросовестное наставление не может до малейших деталей предусмотреть все перипетии полета, а стало быть, и предполагает инициативу летчика, его готовность идти на риск как в военное время, так и в дни учебных будней. Тогда за что же его укоряют?
Жизнь не давала времени для долгих переживаний. Приходилось летать, готовиться к полетам, нести боевое дежурство, по нескольку дней задерживаться на незнакомых аэродромах. Весной начались летно-тактические учения, летом Битюцкий вообще целый месяц не заглядывал домой: «сидели» на полевой грунтовой площадке, отрабатывая задачу по перехвату целей на удаленных рубежах. В напряженном ритме учебы забывалось то, что недавно бередило душу и казалось обидным, приходили новые заботы, отодвигая все личное на задний план. Но порой очень тесно переплетается в летной работе твой личный опыт с опытом товарищей, прошлое — с настоящим.
Оттуда, с грунтовой площадки, летали однажды и на полигон. Задание было интересным: штурмовка точечных наземных целей. Били по макетам автомашин, танков, самолетов и ракетных установок. Здорово получалось — от макетов, что называется, только щепки летели. Ну, тут, конечно, как никогда в азарт вошли. Майор Валентин Панасенко, пикируя, почувствовал: двигатель затрясло, — но из атаки не вышел, пока пушечной очередью не разнес мишень в клочья.
Битюцкому понравилась напористость Панасенко. Он одобрил его решение довести атаку до победы:
— Я бы тоже…
Командир, однако, рассудил иначе: лихачество! И сделал лихачу строгое внушение.
— А если бы такое в бою стряслось? — запальчиво спросил Битюцкий. — Тогда, значит, торопись назад драпать? А цель пусть живой-здоровой остается?
— То в бою, — поучительным тоном заговорил Орел. — Бой — другое дело, тут одно с другим сопоставлять не к чему. В учебе поосторожнее надо.
— Ага, потихонечку-полегонечку, тише едешь — дальше будешь, — сыронизировал Иван. — А смелость — она сама по себе придет.
— Эк тебя заносит! — невозмутимо отозвался Орел. — Совсем наивным младенцем прикинулся. А ведь все понимаешь не хуже меня. Сам небось не станешь теперь тянуть к аэродрому, если что…
«Шут его знает, — злился Битюцкий, живо вспомнив свой недавний случай. — Может, и не буду. Припрет — легче катапультироваться, чем потом нотации выслушивать». Но, размышляя так, Иван тут же подумал о другом. Он не просто специалист, не просто летчик, которому важны лишь собственное спокойствие и благополучие. Он — коммунист, военный летчик, воздушный боец. Значит, если сражаться с врагом, то до победы над ним, а если завтра-послезавтра аварийная обстановка в воздухе сложится, опять сделает все возможное и невозможное, чтобы спасти машину. Современный истребитель не велосипед, на него немалые средства потрачены.
Вместе с тем Битюцкий, как всякий человек, в глубине души надеялся на лучшее. Авось ничего страшного больше и не случится. Никто, конечно, от неприятных случаев не гарантирован, они в авиации бывают, но не столь и часто. Техника нынче надежная, ну а поскольку он уже однажды побывал в переплете, то не должно же такое повториться с ним, именно с ним. Это, в конце концов, было бы несправедливостью. Почему у того же Орла, хотя летает он не меньше, никогда ничего? Да и у многих других…
Так, успокаивая себя, прикидывал Битюцкий. Но, как говорится, человек предполагает, а жизнь располагает. И в одну из ненастных ночей, когда на небе, затянутом тучами, не видно было ни звездочки, на стартовый командный пункт поступило тревожное сообщение. Оператор, дежуривший у экрана кругового обзора, взволнованно доложил:
— С Битюцким оборвалась связь…
— Видите его? — спросил руководитель полетов.
— Вижу. Снижается, — торопливо ответил оператор, а минуты через две глухо, с отчаянием в голосе добавил: — Все… Не вижу…
Снижался Битюцкий или падал? Хотелось надеяться, что снижался. Но куда? Почему ничего не передал? Обязан был доложить, а пошел куда-то молча. Видимо, трудно, невозможно было даже сказать что-нибудь. Какое же еще испытание приготовило ненастное небо? Один за другим летели в эфир запросы, но ответа не поступало. Не слышал он, что ли?
Да, Иван ничего не слышал. Выполнив задание по перехвату скоростной высотной цели, он, довольный успехом, выходил из атаки. Неожиданно в кабине разом погасли все сигнальные лампочки, померкло ультрафиолетовое облучение приборов, упали на шкалах стрелки, замолчала рация. Бездействовал и радиокомпас.
Летчик оторопел: что за наваждение? Внезапная, зловещая тишина и чернильная тьма застигли его врасплох. В наушниках — ни шороха. Только свистит рассекаемый плоскостями воздух да глухо проникает в герметическую кабину гул двигателей. Он оказался не только «слепым», но и «глухонемым». Худшего и не придумаешь.
«Питание, — мелькнуло в мозгу. — Что же теперь? Куда лететь в кромешном мраке? Внизу облака, их нижняя кромка местами достигает земли, и пробивать их вниз, пилотируя машину с отказавшими приборами, равносильно самоубийству».