― Ты чего? — удивилась Наташа, видя в его взгляде столь сложную бурю чувств.
― Просто, — он вздохнул и, понимая, что всего, что в нем сейчас происходило, он объяснить не в силах, сказал о самом простом и незначительном из, живущем в голове в это необычное в его жизни утро: — Наташ, а я ведь был не первый? — не скрывая свою неуверенность, пряча в этой бессмыслице, все, что открывать не хотел.
― Как будто я была у тебя первой! — раздраженно заявила Наташа, резко садясь на кровати.
Сэт посмотрел на ее спину с тихой печалью, неспешно сел и обнял за плечи.
― Прости, я не это хотел сказать, — Я просто удивлен…
Наташа посмотрела на него, немного даже виновато, вспоминая свою прозаичную историю любви, без драм и трагедий, о которой все же не хотелось вспоминать, как и бессмысленной странице в жизни.
― Может кофе? — предложила она, желая убрать это странное задумчивое молчание, и не дожидаясь ответа, поспешила на кухню, бросив: — Я быстро…
Сэт в очередной раз тихо вздохнул и лег на живот, уходя в сугубо свои мысли, наверно никому кроме него в этом мире и непонятные не только другим, но и его сознанию. Он совершенно не думал о Наташе и тех переменах, что происходили между ними. Куда больше его волновало далекое прошлое, ожившее в его разуме, но думать о нем он тоже не мог, уводя все мысли в глубины себя самого, как бы убегая от такого осознания, однако, наверно, он стал сильнее, раз был способен находиться в вполне вменяемом состоянии без намека на истерику, визуально даже сохраняя покой, пусть даже и с периодическим жжением в груди. Он закрыл глаза, в безумном желании, вспомнить все в последний раз и принять, как данное, уже не исправимое, пережитое прошлое.
Наташа вернулась очень тихо, поставила на тумбочку поднос с двумя чашками и села возле него. Она видела, что он был не в лучшем состоянии, находясь во власти тревоги и печали, она будто следовала за ним в это состояние. Она прилегла рядом и совершенно не задумываясь, стала водить пальцами, по, не до конца зажившим, рубцам, будто все шрамы ее манили, куда ярче целой кожи. Она хорошо знала, что оставляло такие следы, но даже не предполагала, какова была при этом боль.
― Он часто тебя бьет? — не удержалась Наташа от вопроса, в своих мыслях, позабыв о той его тоске, что изначально ее тревожила.
Сэт открыл глаза, спокойно и легко, ни чувствуя ни малейшей тоски, лишь некий туман сожаления, который будто становился частью ее характера или уже ей был, но был прежде незаметен. Он посмотрел на возлюбленную, не вставая, и ответил, не думая о ходе ее мыслей:
― Не сказал бы. Ни часто, ни редко, когда я провинюсь, тогда и бьет — все просто…
Наташа с неловкой злобой отвела взгляд.
― Здесь нет ничего особенного, — прошептал он, задумчиво глядя на борьбу эмоций на ее лице.
― И не жалко ему тебя? — процедила она сквозь зубы.
― Жалко, — спокойно отозвался Сэт, — поэтому и бьет. На меня же ничего не действует, а это хоть как-то, — говоря это, Сэт искренне улыбнулся, и его печальный взгляд чуть прояснился. — Илья Николаевич — хороший учитель…
― Не мне судить, — процедила вновь Наташа, искренне пытаясь в это поверить и, сделав над собой усилие, улыбнулась, только что бы не сориться из-за столь пустого вопроса.
Сэт продолжал улыбаться, хоть тень печали и вновь наплывала на его глаза. Он не хотел говорить об этом, не желая причинять ей боль правдой, которою она не могла ни понять, ни принять, а врать ей, не хотелось еще больше.
― Если ты любишь его, я тоже буду любить, — сказала примирительно внучка высшей вампирши и крепко обняла его.
Он коснулся губами ее плеча и прижал к себе, переполняясь трепетной нежностью и к этой девушке и к этой жизни и к чувству, что их связывало. Для него объятья были озарением, для нее болью. Испив вчера его крови, она теперь так ясно чувствовала хаос и метания ее внутреннего мира, и ту боль, и ту тревогу, что бурлила в его сердце. И из покоя она уходила в боль, он же из боли, шагал в сторону надежды и улыбался, своему будущему и счастью, когда ей на глаза наворачивались слезы, но что бы сдержать их, только крепче прижалась к его груди.
Володя совсем потерял надежду, на какие бы то ни было отношения с Наташей, теперь это виделось ему невозможным, ни в ближайшем, ни в далеком бедующем. От такого осознание внутри поселялось отчаянье, выходом из которого он видел лишь в дружбе. Ведь быть ей другом, была совсем не плохая мысль, напротив очень даже хорошая. Быть ей другом, а значит быть с ней рядом, только в погоне за призрачными отношениями именно эту, так важную дружбу он и сломал, а теперь и не знал, были ли хоть какие-нибудь шансы, на ее возрождение.