― А причем здесь мы? — холодно отозвался Нор. — Ты перед Вересовым извинятся должен и перед Николариусом.
Сэт вопросительно посмотрел на Нора, надеясь, что тот прояснит, это странное чувство призрения к самому себе, застрявшее внутри.
― Ты ему губу разбил, — все же пояснил Нор. — Они с Ильей закрылись в кабинете и не выходят.
Сэт прикусил губу, крайне отчаянно, пытаясь что-нибудь придумать.
― Ты вообще как? — встревожено спросил Кор.
― Сойдет…
Сэт посмотрел на равнодушного Нора.
― Какие еще глупости я вчера делал?
― Всякие…
― Нор! Не дави на него! Он был пьян!
― Я не давлю, — буркнул Нор и развернулся, намереваясь уйти.
― Я что-то вчера ляпнул?!
― Да! — Но резко развернулся. — Ты вчера заявил, что мы глупые очкастые нахлебники, обязанные всем кому-нибудь. Мы слабаки, а ты наш король!
― Я…
Сэт тяжело дышал, чувствуя, как бешено колотиться от ужаса сердце.
― Я это сказал?
Кор кивнул.
― Простите, я так не думаю, правда, — виновато шептал Сэт. — Я не…
― Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке!
― Нор…
― Отстань!!!
― Может вы и очкарики, может и слабее меня, но не хуже. Я никогда не считал вас плохими людьми. Я уважал вас всегда и… да тьма меня знает, почему я этот бред нес! Может потому, что хотелось быть незаменимым, нужным, полезным, хоть кому-нибудь. Понимаете?
― Я не обижен, — тихо шепнул Кор. — Мы тебе многим обязаны.
― Это унизительно!
― Я понимаю, — прошептал Сэт и тихо, подобно избитой собаке поплелся прочь.
― Сэт! — крикнул ему вслед Кор, но его уже не слышали, сквозь пелену мыслей.
Как он оказался у кабинета Ильи он и сам не знал, видимо слишком сильно задумался. Дверь показалась ему безмерно неприступной и пугающе великой. Ужас охватил его сознание, волнение овладело им, в животе что-то вскипело и стало невыносимо дурно. Он быстро покинул коридор, чувствуя, как его выворачивает…
Вернувшись, через пару минут с горечью на губах, он вновь застыл у этой двери. Он долго думал, а затем его кулак почти коснулся равнодушного дерева, но то ускользнуло. Дверь открылась. Перед виноватым измученным уже ребенком стоял сам Илья Николаевич Вересов.
Сэт не смог поднять голову, виновато глядя в пол, боясь гнева и не зная нужных слов.
Учитель не сказал ни слова. Он вышел из кабинета, закрыл дверь и, не обращая ни малейшего внимания на Сэта, пошел прочь по коридору.
― Илья Николаевич, — простонал Сэт, шокировано испуганно и отрешенно, с нескрываемой мольбой глядя учителю вслед.
Вересов сделал вид, что ничего не слышит.
― Илья Николаевич!
Сэт догнал наставника, почти со слезами на глазах, упал на колени и, ловя его руку, взмолился:
― Пожалуйста, простите меня… Я…
― Ты неблагодарный мальчишка! — заявил Вересов, вырывая свою руку. — Чего тебе еще не хватает?!
Сэт молчал, закрыв глаза, сдерживая слезы и не смея поднимать голову, понимая, что достоин лишь сидеть на полу и молиться, что ему дадут шанс.
― Мое терпение лопнуло! Встань!
Сэт медленно встал на ноги и несмело посмотрел на учителя. Он боялся его гнева, сильнее чего бы то ни было в этом мире, потому что он боялся его потерять, как последнее, что вообще у него было, но если уж так вышло, что разгневал Вересова, то он хотел принять его достойно!
Илья Николаевич посмотрел в тусклые глаза ученика, полные и раскаянья и верности, но даже видя все это сурово отвел взгляд и вынес вердикт:
― Убирайся!
Сэт сразу и не понял всего значения этого слова, стоя на месте и боясь спросить хоть что-то, боясь дышать и верить.
― Мне не нужен воспитанник-алкоголик, так что собирай свои вещи и выметайся из моего дома! Сегодня же!
― Илья Николаевич, — дрожащим голосом прошептал Сэт, — но…
― Никаких «но»!
Вересов решительно и холодно посмотрел на Сэта.
Испуганное бледное лицо мальчика заставило задуматься, но он тут же вспомнил это столь невинное создание вчера и все сомнения исчезли, сменившись решительным гневом.
― Убирайся, я не хочу тратить свое время, на глупость, вроде тебя!
Сэт хотел что-то сказать, но губы предательски дрожали, а в глазах появлялись слезы. Он не мог, да и не знал, что сказать, но и спорить, да и оправдываться не мог. Он лишь коротко взглянул в синие глаза, что были ему надеждой, а теперь просто убивали своим холодом. Этого короткого взгляды было достаточно ребенку для прощания, не заходя в комнату, ни взяв с собой ничего, он убежал прочь, не от наставника, а прочь от его дома, который стал, как родной.