Шпилев лишь отчаянно подчинялся ненавистным приказам и покорно планировал операцию, после осуществления которой не видел уже ни малейшего смысла в собственной деятельности. Он даже порой подумывал о том, что бы написать рапорт и отказаться от этого дела, но мысль о том, что это все попадет в другие руки, в руки тех, чьи лица он мог лишь призирать, внутри все окончательно содрогалось и он чувствовал, что готов давиться этим делом до последнего, к тому же он все же не мог остановиться и предать данную клятву. Он присягнул на верность Атрии, на верность ее хранителям и его собственное слово, его клятва имела для него самого достаточный вес, что бы заставлять его ей следовать. Он поклялся, что не станет щадить ничего для защиты белых магов и теперь с горечью и отчаяньем он жертвовал своей честью на благо мирной жизни белых магов, что уж точно не были виновны в сложных политических ходах его начальства и его противников.
Он смирился почти со всем, приняв как данное, не заботясь о свих чувствах и клятвах, сведя все к долгу, но одно никак не оставляло его в покое, продолжая мучать и заставляя сомневаться — красные от слез глаза его младшей сестры.
Чувства Наташи, вот что вот что заставляло его сердце сжиматься от ужаса, перед этой операцией. Он мог забыть о своих переживаниях, он мог переступить через свои принципы. Через свою честь, но переступить через чувства своей родной сестры, причинить ей боль или, что еще ужасней, заставить ее страдать, он не мог. Вообще не мог, однако понимал, что это неизбежно, если учесть, что она страдает уже сейчас. Порой он даже думал, что если бы в тот день он не поговорил с Сэтом. А просто подрался с ним, высказав все, что он думает о нем, как о человеке, жестоко обошедшемуся с его сестрой — все было бы иначе. Он наверняка ничего не знал бы об операции, и ему не было бы так горько за слезные вздохи свой маленькой сестренки, но тогда он не мог поступить так, он был выше всего этого, а теперь вся эта история была готова накрыть его волной и утянуть на самое дно.
22 февраля — его день рождения, он знал, он это хорошо помнил… Ненавидела она его? Призирала? Или… быть может она все еще его любила? Ведь говорить он могла все, что угодно, но он видел ее красные глаза, а значит, едва ли все было так однозначно, как утверждали ее губы.
Но что должен был делать он? Что было верным? Сообщить ей и разгласить одну из секретных операций отдела? Или быть может самому спасти его? Если спасать, то как? Да, и есть ли в это смысл? Или может напротив убить, и тем самым закончить ее терзания раз и навсегда, поставив точку в этой истории? Порой эти мысли захватывали его сильнее, нежели планирование и организация операции, и тогда он часами смотрел на бумаги, думал о своей сестре и человеке, которого она, скорее всего, любила.
Ничего хорошего подобные мысли ему не приносили, и он долго потом курил в своем кабинете, хоть и был прежде уверен, что бросил и курить больше не станет.
В один такой вечер, уже в самый последний, когда думать о решении времени уже не было, но и решения к нему так и не пришло, он вышел из кабинета и, вместо того что бы отправиться домой и хорошенько выспаться после почти двух суток безостановочной работы перед самой операцией, направился к своей сестре, все еще не зная, что именно он должен делать в данной ситуации. Он не знал, что должен сказать и как, не знал, что он будет говорить и с чего начнет, но все же он хотел ей рассказать, хотел поговорить с ней обо всем или хотя бы о чем-нибудь, что бы облегчить этот невыносимо тяжелый камень на душе.
Наташа открыла ему быстро, однако узнать в ней модель было крайне сложно. В ее глазах не было ни слез, ни красных прожилок, но в яркой алой глади застыла будто пелена, лишая их всей яркости и жизни. Она была бледна и казалось совсем похудела. Ее вампирские клыки чуть виднелись, так не привычно не желая прятаться и черные тени под глазами совсем меняли ее лицо. Она совсем не походила на высшего вампира на сильного первородного с мощными крыльями за спиной, что теперь влачились за ней по полу, как безжизненные тряпицы. Весь ее лоск и шик и гордая стать, будто растаяли за это время и даже собранные в простой хвост волосы казались совершенно неживыми, будто она была самым обычные слабым обращенным вампиром. Она об этом совсем не думала, давно уйдя в глубь своих переживаний, кутаясь в махровый халат, подпоясанный каким-то шарфом вместо закинуто-то куда-то пояса.