К ней давно никто не приходил, она никого не хотела видеть, ни с кем не хотела говорить, ее домашний телефон вот уже месяц был отключен, а мобильный она разбила о стену… Впрочем нет один об стену, другой от пол и еще один просто выкинула с балкона, в попытке не отвечать на звонки тога, кого любила до боли в сердце.
Она смотрела на брата совершенно неживыми глазами, не собираясь его прогонять, но не имея ни малейших сил говорить с ним. Она была слишком измотана чувствами и мыслями что бы делать в этой жизни еще хоть что-нибудь. И это сейчас роднило ее со старшим братом куда сильнее любых кровных уз, заставляя понимать и чувствовать намного больше, нежели когда бы то ни было, ведь он как и она был бледен измучен, совсем похудел, побелел до серости и медленно превращался в свою тень под грузом свой мучительной деятельности.
Долгий взгляд красных глаз вместо приветствия и она, совсем ничего не говоря, оставив открытой дверь, поплелась в комнату, почти не поднимая ноги, чуть слышно шаркая мягкими тапками.
Саша последовал за ней, ничего не говоря, молча закрыв дверь, он сбросил куртку и туфли и через пару мгновений уже оказался в комнате, где его сестра, увернувшись в плед, почти что с головой, сидела в кресле, грея руки о чашку остывающего чая, пить которой сил у нее не было. В комнате он продолжал молчать, обессиленно рухнув на диван.
Так они и замерли оба не имея сил ни двигаться ни говорить. Она вдыхала запах чая, что некогда так ей нравился, а теперь вызывал лишь ноющую в горле тошноту, как и все остальное в этом доме и в этом мире. Она могла бы поставить чашку, но все же не могла, это требовало от нее усилий которые она не могла из себя выдавить, будто все ее силы ушли на путь к двери и обратно. Он же просто не знал с чего начать, глядя в белый потолок, снова и снова прокручивая несносный рой мыслей так болезненно зудящих в голове и в то же время совершенно бесполезных, бессмысленных и ничем не помогающих. Это молчание совсем не угнетало и не терзало никого из них, ведь все их метания и терзания не имели отношения к этой тишине и разрывали их и до нее и будут разрывать из после, как неизбежный рок, с которым оба они уже смирились. Ей, к тому же, совсем нечего было сказать, в отличие от своего брата, который так старательно подбирал слова, что бы начать, начать хоть с чего-нибудь.
― Я завтра буду работать, — прошептал он будто невзначай.
Наташа кивнула после небольшой паузы, будто смысл слов доходил до нее с трудом, через пелену ее мыслей пробивая себе путь, однако она совсем не видела ничего дивного в том, что брат мог работать в день Очищения, такова была его служба — быть на страже безопасности белых магов и средь дня и средь ночи в любой день недели год в будний или в праздник — она уже давно привыкла к этому правилу, ведь брат пошел по стопам отца, и она с раннего детства была приучена к такого рода долгу ее родных людей. Это была для нее совсем обыденная новость, что не только не вывела ее из задумчивого полуживого оцепенения, но и не заставила даже задуматься о чем-то кроме той пустоту, которой она так старательно замещала свои болезненные мысли о том, что произошло с ее чувствами и ее отношениями, пусть это было уже далеко не вчера, но от этого легче совсем не становилось, будто за это время боль только нарастала, приковывая ее к пледу, креслу и дому.
― Это не будет обычным патрулём, у меня особая операция, — продолжал он тихо, почти шепотом, будто боялся голосом навредить и себе и своей сестре.
Он не мог уже лежать на месте и не двигаться, распираемый напряженным волнением в груди. Он закрыл рукой глаза, пытаясь держать себя в руках чувствуя при этом как упрямо нарастала внутренняя дрожь. Он резко сел, выдыхая будто закипающий воздух из груди, и, уперевшись локтями в колени, буквально силой выкручивал себе пальцы, пытаясь хоть немного облегчить то, что творилось в его сознании что бы сказать хоть что-нибудь раз уж он все же решился и хотел что-то изменить, сказать, а возможно даже исправить то, что собирался сделать по приказу, который считал бесчестной жестокостью.
Наташа, как и прежде молчала, сохраняя полую безжизненность и безучастность затуманенных глаз, однако где-то в самой их глубине стала появляться некая заинтересованность с ноткой недоумения, ведь ничего подобного прежде не было и ни отец ни брат никогда, совсем никогда не говорили о своих делах, какими бы серьезными и опасными они ни были.