Щеколда поддалась нажатию руки. Скрипнули ржавые петли, ветер сыграл на флейте несколько леденящих звуков, и Майкл выглянул наружу, в надежде разглядеть человека, чья мягкая поступь едва касалась кромки оврага, сбивая вниз свежие комья земли. Их звук, глухой, сырой, будто стук о прогнившее дерево, отсчитывал секунды до полуночи.
— Вы — Роджерс? — спросил Майкл.
Незнакомец обернулся. Он был высок, затянут в черное, с худощавым лицом и острой линией плеч. Сквозь дымчатые стекла сумерек его черты казались грубоватыми, глаза — ядовито-зелеными, нос — слегка длинным, осанка — немного сутулой. Сон все больше напоминал реальность; глаза Майкла слезились от сильного ветра, пропуская силуэт человека в черном сквозь прозрачную пелену.
— Что вам нужно? — прозвучал низкий, суховатый голос.
— Я хотел спросить вас… — ответил Майкл, не чувствуя движений губ.
— Спрашивайте.
Еще один поворот неба-ключа вокруг призрачной фигуры — и яркий свет втиснул Майкла в узкие рамки комнаты. Стол, два стула, стены, потолок, — все, что успел уловить беглый взгляд. Роджерс выстраивал на столе линии из крошек — симметричные, по обе стороны блюдца. Майкл позволил себе тихий смешок: видеть Координатора за подобным занятием было странно даже в сумбурном сне.
— Вы, кажется, что-то хотели? — напомнил суховатый голос.
— Я видел вас… на витраже… — проговорил Майкл. — Вы состояли в Ордене, который пытался раскрыть тайны орионцев?
— Мне вот что интересно, — сказал Координатор, двигая крошки длинным костлявым пальцем. — Вы всерьез вообразили, что я — Роджерс?
— Это мой сон, — бледно улыбнулся Майкл. — Всякое может случиться.
— "Всякое может случиться…" — передразнил его свой собственный голос.
Пальцы Майкла невольно вцепились в угол стола. Перед ним, ухмыляясь и посмеиваясь, возникла самая нелепая пародия на Майкла О'Хара, которую только могло подсказать воображение. Одеть ирландца в форму времен Черной эры, снабдить его пепельно-серыми волосами и приправить картину моноклем — вот что увидел он перед собой, там же, где секунду назад сидел Роджерс.
— И на что только способно человеческое сознание, если отделить его от человека, — заметил Майкл номер два. — Кто бы мог подумать, что в глубинах твоей души кроется такой темный образ…
— Это не я, — бросил Майкл, погружаясь в напряженное волнение.
— Я всего лишь вывернул тебя наизнанку. Столько интересных мыслей… и как глубоко ты их спрятал…
— Кто вы?
— Я часть сознания Роджерса, — ответил его собеседник.
— В каком смысле?
— Обычно высшие не успевают быть в десяти местах одновременно. Для этого они делят свое сознание на несколько частей, воплощают их в подобие человека и отправляют по делам.
— Могу я поговорить с основной частью Роджерса?
— Вам есть что ему сказать?
— Нет, — честно сознался Майкл, — но…
В глазах его двойника блеснули дьявольские искорки.
— Роджерс готов тебя выслушать, — прошептал он, — но готов ли к этому ты?
— Я не совсем понимаю…
— О, люди из Ордена тоже считали, что за их непомерные заслуги им следует устроить аудиенцию с истинным орионским сознанием, а не с той его мизерной частью, которую ты знаешь под именем Арк. Через несколько секунд они молили о пощаде, но в нашем мире глупость жестоко наказуема. Впрочем, у нас свобода выбора: если очень хочется, никто не запретит попробовать…
Звонкий треск прошелся по маленькой комнате. Стены вспыхнули и перегорели, словно старая лампочка, растворившись в сыром полумраке. Страх слился с кожей Майкла: молчание, разделявшее его и мрачную фигуру, казалось до боли невразумительным. Знаки препинания были расставлены неверно, акценты сместились, образовав сотню новых, непонятных слов. Овраг тянулся азбукой Морзе, короткими сигналами бьющегося сердца…
— Итак, О'Хара, — сказал Флэтчер Роджерс. В подлинности говорящего не было никаких сомнений: ощущение опасности, исходившее от сухой улыбки, в точности повторяло то, что Майкл чувствовал в Командном Центре, впервые столкнувшись с Координатором.
— Я… хотел спросить… да вы, наверное, уже слышали…
— На витраже был я. В Ордене тоже. Это все, что тебя интересует?
— Вам удалось что-то узнать? Разгадать тайны орионцев?
— Да не было никаких тайн, — усмехнулся Роджерс. — По крайней мере, раз я жив, значит, узнал их немного… или же наоборот. В погоне за властью и могуществом мало кого волнует предупреждение о том, что знания даются тем, кто заплатил за них веками поисков — или кровью.
Упрямое подсознание твердило Майклу, что он в большой опасности, но сухая улыбка Координатора держала его на месте прочнее стальной цепи.
— Ну же, О'Хара, — подбодрил его Роджерс. — Ты что, совсем ничего не понимаешь? Не понимаешь, почему ты здесь?
— Можно я вернусь? — шепнул Майкл.
— Ты ведь хотел знать? — с ядовитой мягкостью парировал Роджерс. — Все это до смерти весело, эти твои попытки проткнуть стальной лист карандашом. Хочешь ввязаться в гонку с высшими? Похвальная смелость… вот только мне кажется, что ты давно застрял на старте в ожидании, пока кто-нибудь наверху даст сигнальный выстрел.
— Как мне остановить Запредельного? Что он собирается сделать с Землей?
Роджерс тихо рассмеялся.
— Все, что творится сейчас в нашей неспокойной реальности, — сказал он, — представляет для нас, Майкл, кровный интерес.
— Но почему?
— Кровь, Майкл, все это кровь… Плюс интуиция, плюс жизненный опыт. Отправляйся домой. Просторы Черной эры хранят больше вопросов, чем ответов.
Подытожив сказанное типично высшей улыбочкой, Роджерс пнул ногой лопату, лежавшую на краю траншеи, в которой она и исчезла, будто в черной дыре.
— Подождите! — крикнул Майкл, когда ремень безопасности врезался в его плечо, заставив вспомнить о своем спящем теле.
— Снизошло озарение? — спросил Координатор.
— Тот Роджерс, что говорил со мной… — сказал Майкл, хватаясь за обрывки сумерек. — Он знает, кто он? Знает, что он всего лишь ваша часть?
— О, да… — наигранно вздохнул Роджерс. — Увы, но в силу технических тонкостей мне пришлось быть с ним откровенным и разубедить в том, что его мысли и поступки самостоятельны. С тех пор он слегка повредился рассудком, но все равно приносит пользу…
Очертания Роджерса стали медленно расплываться, втолкнув в рамку сна совсем другое полотно. На землю ложились сотни теней. Они скользили по блеклой траве, увядшей от нескончаемой вереницы страданий и слез. Сотни одинаковых крестов сливались в идеально ровные ряды, протянувшиеся до самого горизонта и уходившие прямо в небеса — или в ад. Редкие деревья тонули в тумане; их влажные листья серебрили сотни невидимых лун — холодных, как прикосновение смерти, блуждавшей среди памятников тем, кого она сравняла с землей. Здесь не было ни цветов, ни свечек, — ничего, что бы нарушило монотонность пустыря, где воинов хоронили с оружием, а надежды — с горькой правдой поражений.
Одинокие, неподвижные фигуры были скрыты туманной дымкой. Тусклые отблески серебристого света изредка касались их погон. Майкл пытался вглядеться в лица, но не мог их различить: истинная сущность этих людей никогда бы не прорвалась сквозь серость и одинаковость, которая царила вокруг и в их душах. Он отвернулся — и увидел, как из тумана, больше походившего на дым, появилось еще несколько человек. Четыре силуэта вырисовались на фоне темноты серыми, монотонными красками. Смазанные черты делали их похожими на безликих призраков, сопровождавших души умерших в обитель пепла — или безумно прекрасных облаков. Они несли гроб; Майкл следил за ними до самой могилы, черневшей ровным, прямоугольным отверстием в сырой земле. Призрачные солдаты опустили свою ношу и медленно растворились в тумане, подступавшем со всех сторон, въедавшемся плесенью в мрачное полотно этой полуживой картины. Майкл шагнул вперед, даже не почувствовав, как его нога коснулась земли. Он заглянул в гроб — и липкий испуг коснулся его сердца.
Это был Эксман.
Майкл дернулся назад, но не смог сдвинуться с места. Лицо генерала сковала бледность, заглушив краски ушедшей жизни; пряди волос чернели на мраморно-бледном лбу. Рука Эксмана лежала на груди, чуть ниже сердца, и на пальцах тяжелым блеском сверкала свежая кровь.