Она задумалась.
— Наташенька! Подожди. Вот есть у меня хороший товарищ. Отец у него вице-губернатор. Он поймет, он поможет! Вырвем мы тебя от хозяйки твоей проклятой, не горюй!
— Глупенький! Разве можно мне помочь? Мечты это все. Нет мне другой дороги. А то еще и хуже будет. Не надо!
Она вдруг схватила мою руку и поднесла к губам. Я еле успел ее вырвать.
— Прощай, родненький! Прощай! Больше ты меня не увидишь!
Она стремительно поднялась и ушла.
Где ты, милая девушка? Так хочется верить, что дождалась ты нашей революции, освободилась от страшных пут, стала честной советской женщиной. И может быть, сейчас, когда я вспоминаю тебя, растишь ты и воспитываешь своих внучат.
Отзовись, Наташа! Скажи мне, что я не ошибся.
Родное небо
Доброволец
Многократно и очень живо рисовалась мне картина возвращения в Минск. То почти явственно слышались громкие возгласы удивления: «Как он вырос, как окреп! Вот что значит тамошний воздух! Совсем заправский сибиряк!» То виделось заплаканное лицо счастливой мамы, сначала внимательно разглядывающей меня, а затем читающей мой аттестат зрелости, полученный в постылой омской гимназии. То представлял себя в окружении верных друзей Гриши Каминского, Мити Тыдмана, Володи Загурского. Володя особенно рад. «Вот и дождался! — восклицает он. — Теперь, как условились, вдвоем в Петербург, поступаем в авиашколу!»
Действительность не подтвердила моих ожиданий.
Уже на минском вокзале, забитом санитарными поездами и воинскими эшелонами, я узнал, что несколько месяцев назад, в самые первые дни начавшейся войны, Володя Загурский ушел на фронт добровольцем и с тех пор о нем нет никаких вестей. Я тяжело воспринял эту новость. Значит, придется уже без друга, одному пробивать дорогу к мечте, так сильно захватившей нас три года назад... И сам Минск не походил больше на город моего детства: на все легла тяжелая печать войны. Он напоминал скорее какой-то огромный пересылочный пункт, каждый уголок которого кишел офицерами и солдатами. Все больницы и многие учреждения были забиты тяжелоранеными Неожиданным было первое впечатление и от родного дома: как заметно, как резко все мы изменились! Брат Гриша уже второй год учился в Петербургском технологическом институте. Соня тоже училась на Бестужевских курсах; она была замужем. Все младшие братья мои учились в гимназии.
Я поспешил к Грише Каминскому. Встреча была сердечной. Застал его за чтением книги, которую он поспешно спрятал под подушку. Я уже знал, что два года назад старший брат Гриши Иван арестован за участие в революционном движении.
— Есть ли вести от брата?
— Нет.
Сам Гриша закончил гимназию с золотой медалью и собирался ехать в Москву поступать на медицинский факультет Московского университета. Когда разговор наш коснулся войны, он вдруг спросил.
— А ты знаешь, отчего бывают войны?
Я ответил что-то невразумительное. Гришу словно прорвало. Всегда сдержанный, молчаливый, он стал неузнаваем, касаясь таких сторон действительности, о которых я не имел решительно никакого понятия. Тут были и причины войны, и классы эксплуататоров и эксплуатируемых, и капитал, и прибавочная стоимость, и наконец, сущность и задачи борьбы против существующего строя Он буквально ошеломил меня. Почему никто и никогда не говорил мне ничего подобного? Я ушел от друга поздней ночью, дав слово, что разговор этот останется между нами. И первый человек, которому я вкратце рассказал об этой беседе, был... Владимир Ильич Ленин
Но не стану забегать вперед.
Осенью, снова распростившись со своими, я уехал в Петербург и был зачислен в университет, куда нас, имевших аттестат зрелости, принимали без экзаменов. Вскоре сюда же поступил мой друг Митя Тыдман. А несколько позже в Петербург приехал и брат Гриша. Он снимал комнату вблизи Технологического института, я поселился у него. Мама могла высылать нам обоим только 40 рублей в месяц, а этого было явно недостаточно. Жили впроголодь.