Не могу, к сожалению, описать пейзажи Персии, так как не обладаю необходимым для этого даром. Могу только сказать, что они чрезвычайно богаты, красочны и разнообразны.
Но в этой стране я впервые в жизни увидел ужасающую бедность простого народа, которая особенно резко проявлялась в контрасте с необычайной роскошью и богатством аристократов. Диссонанс был таким глубоким, что от него становилось больно глазам и душе. Я видел людей, питающихся исключительно гнилыми отбросами рынка; видел нищих, голые тела которых не могла прикрыть их изорванная в клочья дерюга; видел детей и взрослых, умерших от голода. Я встретил целые селения, жители которых не знали, что такое врач, и жили, как звери, в вырытых ямах и пещерах.
Полнейшее бесправие женщин порождало проституцию; в одном только Тегеране проституток было зарегистрировано более 75 тысяч. Даже многие замужние женщины из состоятельных семей занимались этим ремеслом, чтобы накопить какие-то сбережения на будущее. По существующим законам, после смерти мужа все имущество семьи переходило по наследству к его старшему брату, который обычно выгонял вдову из дому, как говорится, без гроша в кармане.
Однажды нам пришлось наблюдать, как здоровенный аджан (полицейский) у всех на глазах избивал в чем-то провинившегося нищего. Несчастный, в жалком, изодранном рубище, изможденный до предела голодом и нуждой, худой, как скелет, едва держался на ногах и почти не защищался от ударов, наносимых по голове, лицу и телу. Даже когда он свалился на землю, полицейский продолжал избивать его своей дубинкой. Толпа молчала и смотрела на это довольно равнодушно. Маленькая дочурка моя, Галя, плакала навзрыд. С женой — Верой Ивановной сделалось плохо...
В другой раз, идя по главной улице Тегерана, я наблюдал сцену, еще более поразившую меня.
По улице двигалась рота солдат. Вел ее офицер в чине подпоручика. Навстречу шла легковая машина, в которой рядом с водителем-солдатом сидел генерал. При встрече с колонной молоденький шофер генерала, по-видимому, растерялся и не успел свернуть в сторону. Солдаты смешались, затоптались на месте, наседая друг на друга, как стадо баранов. А дальше произошло следующее. Подпоручик подскочил как бешеный к автомашине и, даже не отдавая чести генералу, вытащил из машины незадачливого шофера и стал нещадно, до крови избивать его по лицу. Затем он впихнул беднягу обратно в машину и пошел к своей злополучной роте восстанавливать порядок. Генерал ни единым словом, ни единым жестом не вмешался в эту сцену. Он продолжал сидеть как мумия, пока рота не прошла мимо. После этого генерал ткнул шофера, приказав ему ехать дальше.
Мы с женой считали дни, когда наконец сможем избавиться от этих удручающих картин и вернуться на родину. Но время тянулось медленно...
После нескольких полетов я почувствовал, что отношение ко мне обоих наших директоров изменилось к лучшему. Нас с женой стали приглашать на пикники, которые устраивались один — два раза в месяц и которые, кстати, проходили скучно и утомительно.
Совсем иначе чувствовал я себя в большом общежитии на вечеринках бортмехаников и техников. Здесь мы отдыхали по-настоящему: играли, пели, очень много говорили каждый о своей жизни. Здесь же бывали и летчик Ютербок со своей женой-москвичкой, и переводчик Ауэрбах, человек с высшим экономическим образованием, не нашедший у себя на родине никакой работы. Все они называли себя социалистами, искренне, кажется, ненавидели поднимавшийся в Германии фашизм и очень просили рассказать им как можно подробнее о жизни у нас на родине, особенно о жизни рабочего класса.
Бывали мы с женой довольно часто и в нашем русском клубе, где силами сотрудников советского полпредства и консульства устраивались концерты, ставились спектакли. Там же познакомились мы, а затем крепко подружились со старым политкаторжанином и большевиком Томашом Томашевичем Свидерским, работавшим в Тегеране заместителем управляющего русско-персидским банком. Он был лет на двадцать пять старше меня, но это не мешало нашей дружбе.
Авиационная фирма «Юнкерс» действовала в Персии уже несколько лет, но случилось так, что именно мне пришлось впервые совершить в один день полет из Тегерана до Мешхеда и обратно. Расстояние до Мешхеда равнялось 900 километрам. По просьбе шаха Реза Хана надо было срочно привезти в Тегеран находившегося в Мешхеде министра дорог, любимца шаха.
Я вылетел перед рассветом, в темноте, и вернулся обратно в Тегеран уже в сумерки. Всю дорогу, туда и обратно, пришлось идти против палящего солнца. Несмотря на загар, сделавший меня похожим на перса, кожа на лице и руках слезла. За этот рейс фирма удостоилась благодарности самого шаха, а меня вызвал к себе товарищ Логановский и зачитал полученное от фирмы письмо, в котором директора восхищались мной, восхваляли мои достоинства. Не скрою, мне было лестно узнать об этом.