Началось знакомство с заводом. Он вырастал на той самой площадке, где шесть — семь лет назад выпускались самолеты Ю-21 к Ю-20, а затем трехмоторный «юнкерс»-гигант. Мне пришлось тогда вместе с другими летчиками посетить это предприятие. То была всего лишь большая сборочная мастерская, так как основные части и детали прибывали сюда из-за границы На месте делались главным образом крылья и хвостовое оперение.
Комната для летного состава располагалась на берегу реки, в каменной беседке, выглядевшей весьма живописно. Аэродром же находился в полнейшем запустении: эксплуатировалась в основном одна узкая полоска — этого вполне хватало для самолетов, выходящих из немногих цехов...
Теперь контраст с недавним прошлым был разительнейшим.
Я шел по знакомой мне территории и ничего не узнавал вокруг. Цеха за цехами, я сбился уже со счета — сколько же их? — а мы, оказывается, не увидели еще и половины. Длинными рядами тянулись новехонькие станки. Помещение окончательной сборки поражало своими гигантскими размерами. Ежедневно отсюда выкатывалось на летное поле десять–двенадцать самолетов. Дыхание новой жизни чувствовалось повсюду. Лица рабочих были оживленны и вместе с тем сосредоточенны. Каждый трудился на весь коллектив, так же как коллектив работал на него. (Сколько раз впоследствии я наблюдал, как охотно помогает рабочий своему товарищу, у которого не все ладилось!) За исключением шасси и электрооборудования, тут изготовлялось все, что необходимо для оснащения самолета. Завод в целом представлялся огромным единым и разумным организмом. Мне кажется, что ни один другой наш авиационный производственный центр не мог похвастаться таким опытным, сплоченным, дружным коллективом, который сложился на нашем заводе.
Летное поле намного расширилось. Здесь появились большие ангары, работавшие как цехи. Летная служба располагалась в двухэтажной каменной пристройке, а впоследствии для нас был выстроен отдельный дом с классами и комнатами отдыха.
Лозовский и Моисеев встретили меня сердечно. В знак полного профессионального доверия они не предложили мне ни одного вывозного полета. Я был признателен товарищам за эту деликатность. Но, откровенно сказать, на душе было бы спокойней, если для начала я поднялся бы с кем-нибудь из них: слишком многое, с чем я сталкивался здесь, было для меня все-таки крайне непривычно. Начать с того, что машина, которую предстояло облетать — двухмоторный самолет Р-6 конструкции Андрея Николаевича Туполева, — не имела одного, прикрепленного к ней механика, деловой и товарищеский контакт с которым был для меня так важен. Здесь самолет готовили к полету группы специалистов, их состав все время менялся. Далее, заводской аэродром... Он хотя и расширился, но никто не мог назвать его большим; к нему вплотную подходили высоковольтная линия, лес, заводские и жилые постройки.
Предпочтительным направлением для взлета являлся открытый запад, а садиться, если позволяли условия погоды, лучше было с восточным курсом. Вообще же летать на заводском аэродроме, и особенно проводить испытательные полеты, было не легко. Тут требовалось большое внимание и осторожность как при выполнении расчета, так и при каждом взлете и посадке: самолетную стоянку, очень близко располагавшуюся к летной полосе, всегда загружали машины, и малейшее отклонение в сторону грозило опасными последствиями.
Но сказанное передает лишь малую долю того, из чего складывалась волнующая новизна работы в должности летчика-сдатчика, как нас тогда называли. (На первых порах мы облетывали серийные самолеты, а затем уже приступили к летным испытаниям.)
Первые полеты были особенно тяжелы и утомительны. Хотелось как можно лучше, внимательнее испытать все: и самолет, и мотор, и все агрегаты; хотелось быть уверенным, что после тебя на машине смогут спокойно летать наши летчики и спокойно идти, если потребуется, на выполнение сложных боевых заданий.
Первенцем, которого я крестил в воздухе, был упомянутый выше самолет Р-6. Тот день и полет, по необходимости непродолжительный, не мог не запомниться.
Дул свежий, порывистый северный ветер. Взлет проводился прямо со стоянки в сторону высоченной радиомачты. Благополучно оторвавшись от земли, я собирался вводить машину в левый вираж, как вдруг остановился, словно обрезал, левый мотор. Чтобы попасть на полосу, мне следовало трижды развернуться на 90°, а высота полета не превышала 10–15 метров. Сбавлять газ правого мотора из-за очень малой высоты было нельзя; разворачиваться вправо, в сторону работавшего мотора, не представлялось возможным, так как я неизбежно врезался бы в радиомачту. Между тем весь опыт полетов на двухмоторных самолетах настоятельно требовал производить в подобных случаях разворот именно в сторону работающего, т. е. правого мотора: разворот в направлении остановившегося двигателя приводил обычно к срыву в штопор... Но справа — мачта! И я заложил самолет, по возможности круче, в левый вираж. Риск был велик, но другой возможности спасти экипаж и машину я не имел... Не успел развернуться на 90°, как заглох второй мотор. Самолет стал резко терять высоту... Не зная до самого последнего момента, удастся ли мне перетянуть через препятствия, я все же довернул машину и с попутно-боковым ветром сел на аэродром...