– Как тебя звать, парень?
Голос у него был зычный и глубокий, и без бороды он легко сошел бы за пятидесятилетнего, но Зуга знал наверное, что хозяину стукнуло семьдесят три. Одна рука у него была вывернута и свисала под неестественным углом – лев прокусил плечо до кости, прежде чем Харкнесс сумел вытащить из-за пояса нож и проткнуть зверю сердце. Это случилось сорок лет назад, и метка осталась навсегда.
– Баллантайн, сэр! – крикнул Зуга.
Старик пронзительно свистнул особым образом, псы тут же успокоились и сгрудились у его ног. Не опуская дробовика, он нахмурился, резкие черты собрались морщинами.
– Не Фуллера Баллантайна сынок?
– Так точно, сэр.
– Ну, тогда ты точно заслуживаешь хорошей порции дроби. Не подставляй задницу, когда снова полезешь на лошадь, а то ведь могу и не удержаться.
– Я проделал долгий путь, чтобы встретиться с вами, мистер Харкнесс. – Зуга не отступал, улыбаясь искренне и подкупающе. – Я ваш горячий поклонник, прочитал все, что о вас писали и что вы написали сами.
– Сомневаюсь, – проворчал Харкнесс, – мое они почти все сожгли. Слишком крепко оказалось для их нежных печенок.
Однако свирепый взгляд его несколько оттаял. Наклонив голову, старик прищурился, разглядывая незваного гостя:
– Зуб даю, такой же невежественный и заносчивый, как папаша… но хотя бы умеешь себя вести. – Он не спеша смерил Зугу взглядом. – Тоже поп, небось?
– Нет, сэр, солдат.
– Какой полк?
– Тринадцатый Мадрасский пехотный.
– Звание?
– Майор.
С каждым ответом выражение лица хозяина все более смягчалось. Он взглянул молодому человеку в глаза:
– Трезвенник, как отец?
– Обижаете, сэр! Ни сном ни духом! – горячо воскликнул Зуга, и Харкнесс впервые улыбнулся, опустив ружье дулом в землю.
Задумчиво подергав длинную бороду, он решительно мотнул головой:
– Пошли.
Просторное центральное помещение занимало почти весь дом. Высокий потолок из сухого тростника сохранял прохладу, узкие окна едва пропускали свет. Пол был из утрамбованной глины, смешанной с персиковыми косточками и навозом, стены достигали трех футов в толщину.
Зуга застыл на пороге, с удивлением разглядывая коллекцию самых разных предметов, которые висели на стенах, стропилах, валялись грудами на столах и стульях. Там были книги, тысячи книг, в матерчатых и кожаных переплетах, брошюры и журналы, атласы и энциклопедии. Всевозможное оружие: зулусские ассегаи, щиты матабеле, луки бушменов с колчанами отравленных стрел, ну и, конечно, ружья – десятки ружей на стойках и просто прислоненных к стене. Охотничьи трофеи: великолепная шкура зебры, украшенная зигзагообразными полосами, бурая косматая львиная грива, изящные кривые рога черной антилопы, клыки гиппопотамов и бородавочников, желтые изогнутые слоновые бивни толщиной с женское бедро и высотой в человеческий рост. Камни, груды камней, сверкающие и искрящиеся, щетки пурпурных и зеленых кристаллов, друзы с металлическими вкраплениями, самородная медь краснее золота, лохматые пряди асбеста… Все это было свалено как попало и покрыто пылью.
В комнате пахло сырыми шкурами, псиной, крепкой брагой и скипидаром. В углу стояло множество деревянных рам с натянутыми холстами, некоторые были установлены на мольбертах, с набросками углем или яркими масляными красками, а несколько готовых картин висело на стенах. Зуга подошел к ним и стал рассматривать, а старик тем временем достал пару стаканов, сдул с них пыль и протер полой рубашки.
– Ну и как мои львы? – спросил он, когда гость остановился у огромного полотна под названием «Охота на льва у реки Гарьеп, февраль 1846 года».
Зуга почел за лучшее ограничиться одобрительным мычанием. Он и сам пробовал рисовать, хоть и по-дилетантски, однако полагал, что долг живописца состоит прежде всего в точном воспроизведении натуры, меж тем как здесь все дышало безудержным, чуть ли не детским примитивизмом. Пестрые пронзительные краски не претендовали на реализм, о перспективе не было и речи. Фигура всадника с развевающейся бородой на заднем плане возвышалась над львиным прайдом, изображенным спереди. Зуга уже знал, что все не так просто. Картрайт, к примеру, заплатил за один из причудливых пейзажей Харкнесса целых десять гиней. Художнику каким-то образом удалось войти в моду среди местной элиты.