Робин вздрогнула, душу захлестнула ледяная волна разочарования, а за ней другая, столь же мощная, – стыда и сознания своей вины. Она неловко поднялась на колени, прижимая к телу клочья рубашки. Ее трясло, но не от холода.
– Не надо было драться, – снова заговорил капитан.
Он явно старался овладеть собой, но голос его дрожал так же, как у нее.
– Я вас ненавижу, – бездумно прошептала Робин, тут же осознав, что это правда.
Она ненавидела этого человека – за то, что он в ней разбудил, за свою слабость и свой позор… и за чувство потери, с которым он оставил ее.
– Лучше убил бы, – пробормотал Сент-Джон, отводя взгляд. – Надо было сказать Типпу.
Угроза не испугала ее. Робин, не вставая с колен, привела одежду в порядок.
– Убирайтесь! – почти выкрикнул он. – Идите к себе в каюту.
Она поднялась и медленно двинулась к трапу.
– Доктор Баллантайн! – окликнул капитан.
Робин оглянулась. Сент-Джон стоял у двери в лазарет с ключами в одной руке и железными наручниками в другой. – Не советую рассказывать брату о том, что вы обнаружили. – Голос капитана звучал ровно и холодно. – С ним я не стану церемониться… Через четверо суток придем в Кейптаун, а там – делайте, что хотите. Только до тех пор не раздражайте меня. Вам так больше не повезет.
Она смотрела на него, чувствуя себя маленькой и беспомощной.
– Спокойной ночи, доктор Баллантайн.
Робин спрятала брюки и рваную рубашку на дно сундука, смазала мазью ушибы и забралась в койку. В дверь каюты постучали.
– Кто там? – спросила она задыхаясь, не успев еще толком перевести дух после ночных переживаний.
– Сестренка, это я, – послышался голос Зуги. – Кто-то проломил Типпу голову, вся палуба в крови. Посмотри, пожалуйста.
В душе девушки вспыхнуло дикое первобытное торжество, которое трудно было подавить.
– Сейчас.
В кают-компании ждали трое: Зуга, второй помощник и Типпу. Капитан отсутствовал. Гигант сидел на табурете полуголый, в одной набедренной повязке, на шее и плечах блестели потеки черной запекшейся крови. Второй помощник прижимал к окровавленному черепу комок грязной ваты. Робин сняла импровизированный тампон с раны, и обильное кровотечение возобновилось.
– Бренди! – скомандовала доктор.
Будучи горячей поклонницей учения Дженнера и Листера, она ополоснула крепким напитком руки и инструменты, погрузила в кровавое месиво кончики пинцета и стала пережимать поврежденные сосуды. Типпу не шелохнулся, даже не изменился в лице… Робин по-прежнему ощущала в душе мстительное языческое ликование, никак не совместимое с клятвой Гиппократа.
– Надо промыть, – объявила она и поспешно, пока не вмешалась совесть, плеснула крепкого бренди в открытую рану.
Типпу продолжал сидеть неподвижно, как резной божок в индийском храме, будто не чувствовал жгучей боли.
Перетянув сосуды шелковой нитью, доктор выпустила ее концы наружу и принялась зашивать рану, туго стягивая края аккуратными стежками, так что на гладкой коже черепа вздувались острые бугорки.
– Когда сосуды зарастут, я вытяну нитку, – объяснила она. – Швы можно будет снять через неделю.
«Пациент настолько равнодушен к боли, что не стоит тратить на него запас опия», – решила Робин, которой все еще владели нехристианские чувства.
Типпу взглянул на нее, подняв круглую голову.
– Ты хороший доктор, – произнес он торжественно, и Робин получила урок, который усвоила на всю жизнь: чем сильнее слабительное, чем противнее лекарство, чем болезненнее операция, тем сильнее впечатление, которое производит врачебное искусство на африканского пациента.
– Да, – повторил Типпу, подкрепив слова значительным кивком, – ты чертовски хороший доктор.
Гигант протянул руку и раскрыл ладонь, в которой лежал скальпель, оставленный Робин в трюме «Гурона». С бесстрастным выражением помощник сунул его в застывшую руку девушки и со сверхъестественным проворством выскользнул из кают-компании. Робин растерянно смотрела ему вслед.
«Гурон» мчался на юг – корабль легко взрезал бегущие валы Южной Атлантики и откидывал их в сторону, оставляя позади длинный пенящийся след. Теперь клипер сопровождали нарядные морские птицы с желтым горлом и черными ромбами вокруг глаз. Они появлялись с востока и парили за кормой, с резкими криками ныряя за объедками с камбуза. Иногда из воды высовывали усатые морды тюлени и с любопытством наблюдали, как величественный парусник рассекает острым носом волны. Сверкающая голубизна моря пестрела длинными извивающимися плетями морского бамбука, оторванного от береговых скал штормами, частыми в этих неспокойных водах. Все эти признаки указывали, что берег близко, прямо за восточным горизонтом, и Робин день за днем проводила долгие часы у левого борта, глядя вдаль в надежде хоть одним глазком увидеть землю, вдохнуть ветер, напоенный сухим пряным ароматом трав, угадать облака африканской пыли в великолепных закатах, полыхающих огнем и расплавленным золотом. Однако курс, выбранный капитаном Мунго Сент-Джоном для последнего перехода к Столовой бухте, не давал такой возможности.