Десять раз при раздаче никто не получал требуемых карт, банк достиг семидесяти гиней. Наконец Мунго Сент-Джон негромко объявил:
– Джентльмены, кон открыт – шире, чем рот моей тещи.
Все лица в зале повернулись к нему, игра на остальных столах прекратилась.
Сент-Джон продолжал:
– Дальнейшая игра будет стоить каждому еще по семьдесят монет.
Зрители зааплодировали, выжидающе глядя на других игроков.
– Я с вами, – сказал Клюте, но голос его дрогнул.
Отсчитав банкноты и золотые гинеи, он придвинул их к общей груде в центре стола.
Еще трое спасовали и бросили карты с явным облегчением, отделавшись каждый всего десятью гинеями. Лишь Кодрингтон с несчастным видом сгорбился над картами.
– Прошу вас, не спешите, капитан, – усмехнулся Мунго. – У нас весь вечер впереди.
Клинтон поднял глаза и отрывисто кивнул, словно не доверяя собственному голосу, потом положил на середину стола пачку банкнот.
– Итак, трое, – объявил Сент-Джон и быстро пересчитал деньги на кону. – Двести десять гиней!
Следующий игрок мог удвоить ставку, третий – удвоить ее еще раз. В зале царила тишина, игроки с других столов подошли поближе, наблюдая, как раздающий отсчитал Сент-Джону две карты вместо сброшенных. Американец не блефовал, изображая сильные карты, и честно пытался дополнить первоначальную тройку до более высокой комбинации. Клюте прикупил три, явно надеясь добавить что-то к высокой паре. Затем наступила очередь Клинтона.
– Одну, – пробормотал он и поднял палец. Палец едва заметно дрожал.
Получив карту, он накрыл ее ладонью, словно не решался перевернуть. Всем было очевидно, что капитан надеется получить очень важную карту.
– Открывающий делает ставку, – объявил крупье. – Господин Сент-Джон?
Наступило молчание. Сент-Джон развернул веером карты, взглянул и бесстрастно произнес:
– Ставка удваивается.
– Четыреста двадцать гиней! – ахнул кто-то, но аплодисментов на сей раз не последовало.
Все посмотрели на Клюте. Он подумал немного, потом покачал головой и бросил карты на стол. Третий король к его паре не прибавился.
Зрители переключились на последнего оставшегося игрока. С Клинтоном Кодрингтоном произошла неуловимая перемена. Краска чуть тронула смуглые щеки, губы слегка приоткрылись, он впервые поднял глаза на Сент-Джона. В глазах светилась надежда и нетерпение. Ошибиться было трудно. Он просто сиял.
– Удваиваю! – громко произнес Кодрингтон. – Восемьсот сорок гиней.
Казалось, он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Все понимали, что ему наконец повезло.
Сент-Джон размышлял всего несколько секунд.
– Поздравляю, – улыбнулся он. – Вы получили то, что ждали, мне придется уступить.
Он бросил карты стопкой на стол и оттолкнул от себя.
– Можно посмотреть, чем вы открыли кон? – застенчиво осведомился Клинтон.
– О, простите. – В голосе американца прозвучала ирония.
Он перевернул карты. На столе лежали три семерки и две непарные.
– Благодарю, – сказал Клинтон.
Он вдруг изменился; куда-то исчезли и дрожь нетерпения, и нерешительность. С ледяным спокойствием англичанин собрал разбросанные по столу монеты и банкноты.
– Какие у него были карты? – не выдержала одна из дам.
– Он не обязан их предъявлять, – объяснил ее спутник. – Все противники спасовали.
– Ах, мне до смерти хочется их увидеть! – жалобно воскликнула она.
Клинтон на миг перестал подсчитывать выигрыш и поднял глаза.
– Мадам, – улыбнулся он, – я не хочу иметь вашу смерть на своей совести.
Он выложил свои карты на зеленое сукно лицом кверху, и зрителям потребовалось немало времени, чтобы осознать увиденное. На столе лежали карты всех мастей, и ни одна не подходила к другой.
В зале поднялся восторженный гул. Ни одной комбинации! Эти карты можно было побить одной парой семерок, не говоря уже о трех, которые были у Сент-Джона. Молодой капитан перехитрил американца, надув его почти на девятьсот гиней. Только теперь все начали понимать, как тщательно это было подготовлено: Кодрингтон притворился растяпой, заманил противника в ловушку, выбрал момент и нанес удар. Публика разразилась аплодисментами, дамы восхищенно ахали, мужчины наперебой поздравляли.
– Отличная игра, сэр!
Мунго Сент-Джон сохранял улыбку, но губы его сжались, а в глазах, которые он не сводил с карт противника, появился свирепый блеск.