— Как в плен попали, Миш? Куда ранены?
— Уходил я из бункера, господин группенфюрер, в составе сводного взвода, прикрывавшего отход вашей группы. Перед отправкой господин группенфюрер Раттенхубер построил нас и предупредил: вы, мол, выполняете особо важное задание, отвечаете за жизнь господ лехляйтера и рейхсминистра Бормана, группенфюреров СС Мюллера и Баура. Ну, мы, ясное дело, и прикрывали вас, как могли. Но на Цигельштрассе нас отрезали русские танки и пехота. Думаю, от взвода мало кто остался в живых. Ранило меня осколком танкового снаряда. Задело ухо и бровь, содрало кожу на щеке. Жить можно. — Миш улыбнулся.
Баур, с нескрываемым интересом выслушав рассказ телефониста, спросил:
— Про кого еще слышали здесь, в госпитале? Что-нибудь известно о Бормане, Мюллере, Раттенхубере?
— Раттенхубер, — Миш перешел почти на шепот, — со слов русских, тоже ранен, но, говорят, его самолетом отправили в Москву. О Бормане и Мюллере противоречивые сведения. Некоторые наши и русские говорят, сбежали они, вырвались из Берлина, значит. И что их даже американцы с англичанами не схватили.
Баур не слышал последней фразы. Он вспоминал ту страшную ночь прорыва второго мая. Он хорошо видел бежавших перед ним Бормана и Мюллера неподалеку от железнодорожной станции Лертер, взрыв русской мины, выпущенной тяжелым минометом и поднявшей столб огня и дыма, скрывший бежавших впереди. Он был абсолютно уверен в гибели своих коллег. От осколков 120-миллиметровой мины, разлетавшихся в радиусе ста метров, на открытой местности спастись невозможно.
Миш продолжал:
— Другие утверждают, что оба погибли, что сами видели, как русские хоронили их останки в общей могиле у железнодорожного полотна вместе с десятками трупов наших солдат. Одеты ведь они были в десантный камуфляж, как и мы все, как простые солдаты. Даже и не знаю, господин группенфюрер, кому верить.
— Они погибли, Миш.
— Откуда вам это известно? Прошу меня простить, господин группенфюрер.
— Я видел своими глазами, как их убило осколками русской мины. Можете всем нашим об этом сказать. Никому не позволяйте спекулировать фактом их спасения. Они погибли, Миш. Кого вы еще видели в госпитале и о ком что-нибудь слышали?
Миш потер ладонью лоб и поднял вверх указательный палец:
— Вот, вспомнил. Один русский капитан говорил другому офицеру, чина которого, простите, не рассмотрел, что в госпиталь поступили контуженный или раненый штурмбаннфюрер Гюнше и…
— Какой Гюнше, Отто, адъютант фюрера? — прервал его Баур.
— Похоже, он самый, господин группенфюрер. А еще они говорили о бригаденфюрере Монке и генерале артиллерии Вейдлинге. Но я не понял, в госпитале они или в лагере.
— В каком лагере? О каком лагере речь?
— Как в каком? В этом самом, в котором мы с вами находимся, господин группенфюрер.
Баур остолбенел. Он был уверен, что с момента пленения находился в госпиталях, вначале во фронтовом, а теперь в тыловом.
— Не понимаю вас, Миш, мы что, содержимся в лагере?
— Конечно, господин группенфюрер. Мы находимся в Позене[12], в лагере № 173 для германских военнопленных. А при лагере имеется госпиталь. — Миш вынул из кармана пижамы замусоленный клочок бумаги, расправил его и протянул Бауру. — Вот видите, эвакуационный госпиталь № 2805 при лагере НКВД № 173.
Баур увидел на клочке жирный фиолетовый штемпель с реквизитами госпиталя и лагеря. Мурашки побежали по коже. Только теперь до него дошло: началось настоящее пленение, госпиталь — лишь часть этого унизительного процесса. Но он взял себя в руки, нельзя нижним чинам даже на секунду показывать свое смятение.
— Послушайте, Миш, у вас остались в Германии родные?
— Никого, господин группенфюрер. Я сам из Цинтена, что в Восточной Пруссии. Слыхали, наверное? Маленький тихий и очень зеленый городок. Ничего от него не осталось. Русская авиация стерла его с лица земли. Бомба попала в наш дом. Разом все и погибли — бабушка, мать и сестра. Теперь я один.
— Примите мои искренние соболезнования, Миш. А я, как вы видите, отныне инвалид. Буду просить русских дать мне в помощники кого-либо из немецких солдат. Если удастся решить этот вопрос, не согласитесь ли принять на себя это бремя?
Миш поднялся с койки, вновь встал по стойке смирно и, как положено по уставу, ясно и громко ответил:
— Так точно, господин группенфюрер! Сочту за честь!