Выбрать главу

Решив так, Родриго стал постепенно приближаться к Иджертону и вскоре как бы случайно поравнялся с ним.

— Извините, доктор Иджертон, — сказал он, — не поможете ли вы мне решить одну проблему? Я слышал, что вы видный специалист.

Иджертон остановился и с интересом оглядел Родриго. Просьба была, что и говорить, странноватой. Начальник Базы практически не общался с десантниками. Если возникала необходимость использовать их во славу науки, он решал такие вопросы непосредственно с Эрикссоном. Возможно, звездные воины казались Иджертону существами другого мира, вылепленными из более грубой субстанции, нежели ученые.

— С удовольствием, Кармона. — Он двинулся дальше и жестом предложил Родриго идти рядом. — Признаться, не ожидал, что когда-нибудь смогу оказаться вам полезным. Изложите суть проблемы.

— Понятно, — сказал Иджертон, выслушав Родриго. — Действительно, тут есть над чем задуматься. Я, конечно, когда-то занимался этим вопросом. Да и не я один — громких имен хватало. Но, сами понимаете… — Он развел руками. — Гипотез много, только чем подтвердить хотя бы одну из них? Удивительно, правда? Мы собственными руками создали плазменный мозг, и он же впоследствии оказался для нас «черным ящиком». В общем, окончательного ответа вам не даст никто, но с гипотезами, если хотите, я вас познакомлю.

Из-под его ноги, с треском развернув радужные крылья, выпрыгнул крупный кузнечик. Иджертон остановился и проследил взглядом внушительную дугу, описанную сверкающим тельцем.

— Скачут! — произнес он, даже не пытаясь скрыть зависть. — Никаких забот, а? Мне иногда, поверите ли, тоже хочется вот так попорхать. — Его одутловатое лицо неуловимо изменилось: заблестели глаза, разгладились мелкие морщинки, и даже багровых прожилок, покрывавших щеки, как будто стало меньше. — Не удивляйтесь, порхать — несбыточная мечта всех толстяков. Вообще забавно получается! Изучая какую-нибудь козявку, чувствуешь себя всемогущим богом. Зато она может расправить крылышки и полетать, а «бог» вынужден отдуваться, с трудом влача свои девяносто два килограмма.

Иджертон посмотрел на Родриго и по его вытянувшемуся лицу понял, что произвел на десантника слишком сильный эффект. Тот явно не ожидал подобной лирики от человека, которому полагается не бездумно любоваться жизнью, а препарировать ее.

— Я, кажется, отвлекся, — сказал Иджертон. — Вы ведь ждете ответа на свой вопрос. Значит, плазменники? Ну, первое предположение — самое банальное: роботы не нападали на людей, потому что не имели наступательной техники, и оборонительная стратегия казалась им наиболее верной. Однако я считаю, что такое объяснение не выдерживает критики. Любое разумное существо меняет стратегию и тактику в зависимости от обстоятельств, а создать нужные боевые устройства плазменникам, в общем-то, ничего не стоило. Согласны?

— Судя по тому, что я вычитал, — ответил Родриго, — роботы уже давно могли бы стереть нас в порошок. Мы, люди, обзавелись оружием в короткий срок, а плазменники соображали быстрее нас, так что могли придумать и что-нибудь поэффективнее аннигиляционной бомбы.

— Вот-вот! — Иджертон явно был ряд такому совпадению взглядов. — Теперь вторая версия, широко распространенная и, вероятно, известная вам. С ней знаком любой, кто хотя бы слегка интересовался историей Реконкисты. Приверженцы этой гипотезы утверждают, что плазменники, обогнав людей в умственном отношении, перестали обращать на них всякое внимание. Мы сделались для мудрых роботов чем-то вроде насекомых, копошащихся под ногами. Обидно, конечно, но в таких рассуждениях есть своя логика. Сами подумайте: мы-то не собираемся вступать в контакт… ну, например, с муравьями или термитами! Их слаженная, целенаправленная деятельность, грандиозные постройки — все это для нас не признак большого ума. Мы разработали целую систему критериев. Не отвечаешь им — значит, не наделен разумом, просто сумел хорошо приспособиться к тем или иным условиям жизни. Возможно, точно так же рассудили и плазменники. А что касается военных действий… Если, скажем, вас укусит случайный муравей, то вы сбросите его или раздавите, но вряд ли впадете в такое неистовство, что возьмете пульсатор и в отместку подожжете весь муравейник. Правильно?

— Да, любопытно… — Родриго задумался. — Эта теория неплохо все объясняет. Не дураки придумали…

— Она действительно правдоподобнее, чем предыдущая, хотя, чтобы ее признать, нужна определенная смелость мыслей. — Иджертон пригладил ладонью волосы. — Человек привык считать себя центром Вселенной. Нас можно уважать, боготворить, опасаться, ненавидеть, наконец! Но не замечать… Такой удар по самолюбию способен выдержать не каждый. Куда удобнее обвинить противника в слабости или трусости. Однако лично мне больше по душе третья гипотеза. Она предполагает наличие у плазменников определенных этических категорий.

— То есть? — не понял Родриго.

— Это очень просто и совершенно естественно! — Иджертон оживился, собираясь, очевидно, наконец-то вскочить на любимого конька. — Надо только отрешиться от известных стереотипов. Вы, наверное, замечали за собой: стоит даже мысленно произнести слово «машина» — и воображение рисует механическое чудовище, безукоризненно следующее логике и начисто лишенное эмоций. Увы, еще в двадцатом веке слово «робот» стало синонимом металлический болванки, которая если и поступает нестандартно, то исключительно из-за ошибки в схеме. Но к плазменникам, очевидно, нельзя подходить с общей меркой. Вряд ли их можно назвать машинами в обычном понимании, они скачком поднялись на более высокую ступень. Словосочетание «искусственный разум» перестало быть пустым звуком. Вы ведь не отрицаете, что наши… м-м… оппоненты были вполне разумны?

— Это бесспорно, доктор. Взять хотя бы книгу Хоппе…

— Верю, верю, что читали внимательно. Но даже Хоппе согласился лишь с тем, что плазменники превзошли нас интеллектуально. Он не осмелился признать за ними способность чувствовать, переживать, руководствоваться соображениями морали, создавать произведения искусства… К сожалению, большинство моих коллег заняло эту же позицию. Пусть роботы научились быстрее соображать, но в духовном плане мы заведомо превосходим «жестянок», и этот барьер — на вечные времена! Однако откуда у нас, спрашивается, такая уверенность? Не занимаемся ли мы самообманом? Ведь никто пока не может похвастаться, что постиг образ мышления плазменников.

— Извините, доктор, но чувствующий робот… Что же, по-вашему, они нас просто пожалели?

Иджертон аккуратно обошел возникший перед ним мясистый раздвоенный стебель, усыпанный мелкими лиловыми цветками.

— Я, конечно, не могу что-либо утверждать — для этого у меня нет фактов. Но вполне возможно, что в процессе своей головокружительной эволюции плазменники выработали некие нравственные нормы. И среди них такую: нельзя подвергнуть уничтожению чуждый разум, пусть даже враждебный.

— Но они же… Они же убивали людей! — вырвалось у Родриго.

— Да, убивали — по праву самообороны. Вы, полагаю, признаете это право не только за собой? Когда я говорю «разум», то имею в виду совокупность мыслящих существ, целую цивилизацию, такую, как наша. Так вот, заметьте: плазменники никогда не покушались на все человечество. Да и вообще не нападали первыми, хотя могли придумать множество оправданий любым свои акциям. Например — «отвоевание жизненного пространства». Между прочим, мы, люди, в многочисленных войнах обходились вовсе без оправданий. Уничтожались целые народы! Не исключено, кстати, что в дальнейшем плазменники могли выработать моральный кодекс, запрещающий убийство даже одного-единственного носителя разума. Ни при каких обстоятельствах, даже в целях самозащиты! Правда, это пока только мое предположение, но если судить по скорости прогресса плазменников…

— Знаете что? — невежливо перебил его Родриго. — Вы рассуждаете, как самый настоящий «разумник»!

— «Разумник»! — Иджертон поморщился. — Не очень удачное слово. Однако дело не в терминах. Ярлыки навешивают представители определенных группировок, чтобы заклеймить всех несогласных. Но я сам по себе. У меня есть мозг, и я привык полагаться на него, а не на мнение кучки лиц и возглавляемой ими толпы. Если каждого, кто попытается мыслить здраво, записывать в определенный лагерь… Вы не разделяете мою точку зрения, Кармона?