Выбрать главу

С утра к Шерову с официальным визитом прибыл пузатый и надутый дяденька, распираемый от ощущения собственной важности. Они надолго уединились. Таня погуляла по холмам, вернулась — а мужчины все болтали. Ей стало скучно, и она решила съездить в соседнее село и отведать в тамошнем ресторанчике копченой оленины, которая накануне очень ей понравилась.

В ресторанчике было пусто. Вчерашний курносый официант поспешно принес ее заказ — зелень, порцию оленины, бутылку воды и...

— Шампанского я не заказывала, — сказала Таня, но чуть-чуть опоздала: официант уже откупорил бутылку и наливал в высокий бокал.

— Это от меня, уж не откажи, красавица, — бухнул откуда-то сбоку пропитой голос с непонятным, явно не украинским акцентом, и на соседний стул шумно приземлился грузный краснорожий мужичок. — Одну здесь уговорим, пару с собой возьмем... Олешка любишь? — Он чуть не носом ткнул в ее тарелку. — И олешка завернем, хошь целый оковалок, и айда на Латорицу!

Удивленная и раздосадованная таким хамским натиском, Таня в упор посмотрела на непрошеного кавалера. Редкие пегие волосешки, близко посаженные глаза неопределенного цвета, нос остренький — на вид типичный комсомольский вожак из сельских выдвиженцев, который много лет обжирался галушками и салом, щедро запивая горилкой.

— Не знаю, что такое Латорица, — холодно сказала она, — но меня туда что-то не тянет. Особенно с незнакомыми.

— Так познакомимся, — заявил пегий, обдавая Таню сложным букетом ароматов — водка, табак, «Шипр», гнилые зубы. — Яне Поп.

— Хоть и не поп, а шел бы отсюда, — с усмешкой посоветовала Таня.

Он что-то хрюкнул, налил себе шампанского, залпом осушил бокал и придвинулся совсем близко.

— Поехали, ну! — настойчиво прогудел он. — Искупнемся, позагораем, ну и прочее разное...

Он положил толстую потную лапу ей на плечо. Этого Таня уже не выдержала.

— Здесь искупаешься, клоп липучий! — отрезала она и вылила шампанское из бутылки ему на голову.

Он вскочил, сверкая глазами, и двинулся на нее. Она — спокойно ждала, сжимая в руке вилку, нацеленную ему в харю. Он остановился, пошарил в кармане, поднес к губам свисток и пронзительно засвистел. От входа к ним направился швейцар, бармен вышел из-за стойки, у дверей на кухню показался повар. Особой решительности в их лицах

Таня не усмотрела.

— Да я тебя... — захрипел незадачливый кавалер, утирая морду рукавом расшитой рубахи. — Да я здесь участковый... Нападение на сотрудника...

Таня вилку не опускала. К мокрому правоохранителю подскочил официант, что-то зашептал в ухо.

— В таком случае, гражданин участковый, составляйте протокол происшествия. Дайте-ка ему карандаш, — обратилась она к официанту. — Записывайте: Захаржевская Татьяна Всеволодовна, местный адрес — Соколяны, коттедж номер три...

Участковый смачно плюнул на пол, буркнул что-то вроде «Предупреждать надо!» и вышел.

— Вы уж извините, — нагнулся к Тане официант. — Пересядьте за тот столик, будь ласка. А я тут скатерочку поменяю.

— Спасибо, не надо. Что-то аппетит пропал. Счет, пожалуйста.

Дома рассказала Шерову. Оба похихикали над злополучным околоточным, и вылетел из головы этот нелепый случай.

IV

— Сапоги я, так и быть, беру за восемьдесят, а за пиджачок, уж извини, больше ста двадцати не дам, — сказала Нинка и отложила замшевый Танин пиджачок в кучку налево.

— Нинка, — устало сказала Таня. — Побойся Бога.

— Не хочешь — не надо, — бросила Нинка. — Больше-то все равно никто не даст. Немодное.

Она по-хозяйски развалилась в кресле в Таниной гостиной и стреляла глазами по сторонам — чего бы еще урвать по дешевке, раз уж такой случай подвернулся.

— Я бы еще вон тот хрусталек взяла, за тридцать, — сказала она, показывая на вазу, стоящую на серванте.

— Хватит, наверное, пока, — остановила ее Таня. — В другой раз.

— И то верно, — согласилась Нинка, — а то с тобой тут все сбережения профуфыришь... Но ты все-таки подумай, может, отдашь каракуль за триста. Больше ей-ей не могу.

— И я не могу. В комиссионке пятьсот пятьдесят дают.

Речь шла о той самой шубейке, в которой Таня бежала той жуткой февральской ночью на станцию и которая теперь, побывав в химчистке, мирно висела на вешалке в шкафу.

— Ну ладно! — Нинка вздохнула. — Ты, если что еще продавать надумаешь, мне первой скажи, а? Чай, подруги старые все же. Если бы я тебя тогда на халтурку не сагитировала, что б теперь было с тобой?

Таня молча пожала плечами.

— То-то, — удовлетворенно сказала Нинка и стала заталкивать отобранные вещи в предусмотрительно захваченную с собой приемистую сумку. — Эх-ма, на триста семьдесят рубликов раскрутила ты меня, подруга.

— На четыреста сорок, — тихо поправила Таня.

— Да где ж четыреста сорок, голуба моя?

Вынули вещи, стали пересчитывать, пересматривать.

Оказалось, что Таня права.

— Ну, извини, — пробормотала Нинка, пряча глаза. — Ошиблась маненько, бывает.

Она достала из сумки поменьше пухлый бумажник и принялась дрожащими пальцами отсчитывать десятки. При пересчете выяснилось, что она обмахнулась на двадцать рублей — и снова в свою пользу. Уличенная в этом Таней, она безропотно выложила недостающие десятки и облегченно вздохнула.

— Так, с делами все, — сказала она и извлекла из сумки бутылку «Столичной». — Теперь давай, девка, по-купочку спрыснем, про дела наши бабьи побалакаем.

— Лучше на кухне, — сказала Таня, пряча деньги в шкатулку. — Там и покурить можно, и закуска под боком.

Нинка, прихватив бутылку, отправилась на кухню. Таня достала из серванта две рюмки и последовала за Нинкой. Та уже уселась за стол и закурила. Таня достала из холодильника колбасу, огурцы, нарезала хлеба, разложила на тарелки. Нинка помочь не порывалась, только с бутылки пробку свинтила.

— Ух-х, хорошо пошла, хоть и теплая! — хрустя огурцом, заявила она после первой. — Ну, давай, подруга, рассказывай, как дошла до жизни такой.

Ее хитрые глазки так и буравили Таню. Еще бы — вся общага полтора года так и гудела от слухов о знаменитой артистке Лариной, родным коллективом, можно сказать, вскормленной. Слухи были один другого нелепее — Таню успели выдать за нашего посла во Франции, за шведского миллионера, за артиста Огнева, за артиста Костолевского и даже за Вячеслава Тихонова, трижды погубить в автокатастрофе, один раз — в крушении поезда, умертвить от рака груди, наделить ее миллионами, бриллиантами, виллой в Крыму, любовником из ЦК, внебрачным сыном от внука самого Брежнева и дочерью от американского певца-коммуниста Дина Рида. В том, что Огнев зарезался из-за нее, практически не сомневался никто. Ожесточенные споры велись лишь по вопросу «кто виноват?». Большинство, надо сказать, взяли сторону Тани — сказался местный патриотизм. Судили, рядили, иной раз дело чуть не до дра — ки доходило. А тут на тебе — сама на вахту позвонила, к позвала не кого-нибудь, а Нинку, прийти пригласила, к вещичкам прицениться. Поиздержалась, видать, артистка-то, просадила миллионы — или и вовсе их не было, и разговоры все — брехня. И теперь все это Нинка узнает из первых рук — и про миллионы, и про любовников, и про Огнева. Месяц теперь героиней ходить будет, не меньше. Таня, однако, не спешила удовлетворять ее любопытство. Выпив свою рюмку, она поморщилась, не спеша закусила, г зажгла сигарету, пустила дым в потолок и сказала лениво:

— Сначала ты про себя расскажи. Сколько уж не виделись.

— Да что я-то? Рассказывать нечего. В бригадирах теперь хожу, получаю неплохо. На личном фронте без перемен. Два мужика постоянных, один старый, другой молодой. Старого я дою, молодой меня доит. И знаю, что гад, а что поделать — красавчик, куколка, как глянет — я уже кончаю... Ты-то как?

— Я...

Раздался телефонный звонок. Нинка с досады аж плюнула. Таня вышла в комнату, взяла трубку. Нинка тихонько встала с табуретки и приоткрыла дверь — вдруг что интересное. Танин голос отсюда был слышен хорошо.