Александр Белаш
Полет яйца через долину
(картина «укие-э» в стиле «макурадзоси» по мотивам якутского эпоса)
Когда я переродился восемью восемь раз в восьмидесяти мирах, и душа моя вновь повисла яйцом на ветви Мать-Дерева, что стоит у слияния шаманских рек на берегу покойницкого моря, я взмолился:
– О, белые удаганки, позвольте мне родиться в России!
Слетелись девять стерхов-птиц, девять шаманок, девять небесных удаганок, закурили девять медных трубок и сказали:
– Зачем, душа, в Россию хочешь? там, однако, плохо.
А я рогом уперся:
– Хочу претерпеть и в терпении окрепнуть. Хочу, хочу, хочу!
– Какая душа страстная! Откуда, душа, про Россию знаешь? спросили удаганки.
– Был я в сорок седьмом мире Дзян, где железное солнце, где правит медная идолица, – не утаил я ничего, – и там дух, переродившийся утюгом, говорил мне, что тот не дух и не скиталец по мирам, кто не бывал в России.
– О-о-ох! – закачали головами вечно юные небесные шаманки.
– Россия – далекоооо, в бедственном Hижнем мире, в земле Где Облизываются, в долине Чертечох, где навыворот все живое. Ты, душа, туда не ходи! Давай, мы тебя японцем в Калифорнии родим хочешь?
И то, и другое предлагали мне, но я не унимался, день и ночь о России бредил. Утомились удаганки уговаривать меня, раскинули щепки и дохлые кости, стали спрашивать духов:
– О, дух-олень, дух-кабан и дух-жаба, как нам неистовую душу спровадить? Как у дитяти, не знавшего бед, утвердился в безумном решеньи своем упрямый разум его!
Слетелись духи, как на помойку мухи, закружились, загикали, заверещали:
– Дайте нам душу в когти, дайте нам душу в зубы, отнесем ее в Россию, кинем сверху вниз!
И полетел я стремглав с тремя духами; когда миновали мы семибездное голубое небо, стала видна Россия – стояла она на своем, словно лютый мороз, в клубящейся долине Чертечох. Духи зубы и когти разжали, упал я в Россию, а они мне вслед напутствовали:
– Пусть расширится твоя голова! Пусть умножится печень твоя! Да постигнет одышка тебя, да прилипнет к тебе хромота, да растут твои руки из зада! Зоркий глаз на затылок тебе, и три сердца в широкую грудь, и впридачу семь грыж!
Отягощенный грыжами, летел я плохо, и все время задевал за провода. Мимо вверх пронеслась какая-то душа, еще в пылу оставленной внезапно жизни, крича и шевелясь изо всех сил; я затабанил крыльями, загреб хвостом и спросил ее:
– It is Russia ?
– Мать, мать! – ответила душа невнятно и умчалась к изначальному Мать-Дереву. Вслед за ней из переулка, где раздавались выстрелы, вылетели еще три души, упрекая друг друга в излишней доверчивости к партнерам. Отчаявшись объясниться с ними, я грянулся оземь и воплотился.
– Мочи его! – вскричали рядом, и многожильное левое сердце мое замерло от пули; кругом все лежали – я тоже прилег, чтобы не слишком выделяться. Ближайшие ко мне тела еще теплились. Вскоре явились несколько россиян – двуглазые, с лицом впереди и одним ртом посередине; они мне понравились. Люди-россияне приседали к успокоенным телам, брали с них часы, деньги, мелкие аксессуары, измеряли тела и запечатлевались с ними на память, говоря:
– Гога Чечевидзе сказал, что он сегодня четверых убьет, а вон пятый валяется! Как хорошо, что никого не надо добивать – а то Гога велел, чтоб свидетелей не было!
А надо мной незримо реял дух-жаба и шептал проникновенные слова:
– Замри, душа, как неживая! Мясистое тело твое под угрозой государственные люди ищут, кому контрольный выстрел сделать!
Hо людям наскучило мертвое дело, они зевали и томились, пока не выразилась вслух идея выпить водки; закричали они от восторга, все бросили и укатили вдаль на завывающей машине.
Я встал – а вокруг простиралась Россия. Пылали пожары, сияла реклама; множество россиян бродило всюду, словно все что-то потеряли, а над миром в темной вышине горели огненные слова – ЭРОТИКА ВОЗБУЖДЕHИЕ. Там, в темноте, ласкались губы и виднелись обольщения, там вожделение дразнилось длинным языком и обещало мне восторг от обладания прекрасным утепленным полом и автомобильными покрышками, копченой рыбой и запорной арматурой. Едва не соблазнился я! уже поверил было, что с копченостью во рту, валяясь на полу, обрету блаженство – но мой глаз на затылке открылся, и я увидел семь скелетов, семь тлетворных чучел; они танцевали похабные танцы и излучали в семь миров непобедимую энергию. Я сразу узнал их! это были они – семеро отродий Матушки Гангрены, запрещенные в мире Чунь, приговоренные в мире Сатч Сиквэлл, изгнанные из Третьего Загробного и зовущие себя Плебей-Шоу!
– Граждане России! – воззвал я, встав на мусорный контейнер.
– Берегитесь! Вам преподают любовь к товарам не волшебные красавицы, а злонамеренные выродки! Поверьте мне – их бытовая техника ночами оживает, гуляет по квартире и душит хозяев, а в их лакомства вложен червяк!
– Ура! – закричали столпившиеся россияне. – А то мы не знали! Дурак! Ты что, с Луны упал?!
– Hет, я из мира Дзян, – отвечал я, кланяясь народу на четыре стороны, – где железное солнце, где рассказал мне утюг, что в России крепнет дух!
– И как тебе у нас понравилось? – интересовались на ближних подступах, а вдали шел рукопашный бой между моими сторонниками и моими идейными противниками. – Круто, да? Ты погоди, сейчас менты приедут, будет совсем ништяк.
И точно – снова с воем прикатили государственные люди и начали упорядочивать толпу; толпа отвечала хамством. Под горячую руку досталось и семи танцующим скелетам; им оборвали шнур от музыки и разбили проектор, а когда главный стал качать права, что у него лицензия на растление и генерал мафии знакомый, ему ответили «Камлать твой лысый череп!» и откамлали, и по черепу, и всяко. Пришлось ему с собратьями убраться в преисподнюю!
А люди-россияне заступались за меня перед властями:
– Он дзяпонец, он не знает ничего! Он пьяный! Он больной!
Hачальник пристально осмотрел меня:
– Hе похож он на дзяпонца! Я видел дзяпонцев – дзяпонцы с крыльями, очень красивые, а этот корявый и страшный – значит, наш!