Я посмотрел на бледного мальчика. Он радостно разворачивал очередную конфету и не торопясь отправлял её в рот. И в кого я превратился?
«Да Бог с вами! Живите, твари! Вы отобрали у меня всё! А у себя ещё больше и… и…»
Я достал банковскую карту, написал на ней ПИН-код и вручил её бледному мальчику Серёже.
— Спаси кого-нибудь, — попросил я его. И ушёл. Я слышал, как кричал мне вслед детский голос и голос бабушки. Меня благословили на прощение, а значит — на жизнь.
Вернувшись домой, я уселся возле телевизора. Вот уже год я не мог спать ночами. Каждый раз меня душила боль, обида, ненависть. Я закрыл глаза и вспомнил о мальчике Серёже, который, когда вырастет, кого-то спасёт…
— Как прошёл твой день? — Я посмотрел на жену. Мы сидели возле кристально чистого озера как обычно — крепко обнявшись друг с другом.
— Обычный день, — сказал я. — Прости, я так и не отомстил за тебя.
— Милый! Да как же ты не отомстил? — Она прижалась ко мне сильнее. — Назло слугам смерти ты подарил жизнь! Спасибо! — Она улыбнулась и сладко поцеловала мои губы. — И как ты можешь называть этот день обычным?
Щенок нашёл дом, тот мужчина дождался сына, мальчик Серёжа получил право жить, а его бабушка сегодня поверила в того, кому молилась. Для всех этих живых существ жизнь с этого дня никогда больше не будет прежней, а ты — тебя сегодня поцеловал сам Бог.
Я проснулся.
Сегодня самый обычный день. День октября.
Сегодня я вновь начинаю жить.
Взрослые забывают
— Я не могу упрекнуть тебя в плохом отношении ко мне. — Лёша смотрел на мать самым искренним и любящим взглядом. Загибая пальцы по одному, он продолжал:
— Ты меня кормишь, одеваешь, покупаешь разные разности, без сомнения, любишь. Но ты плохая, мама.
Он посмотрел снизу вверх на мать и опустил голову:
— Ты не думай, мам. Я тебя сильно люблю, ты — самое дорогое, что есть у меня, но как я могу быть уверен в том, что когда-то не окажусь на улице под дождём из-за того, что, например, сломаю каблук на твоей дорогой туфле?
Лёша посмотрел на небо, начинал накрапывать осенний мелкий дождь, который из-за ледяного ветра напоминал миллиарды падающих иголок. Лёша поёжился и обнял маму.
— Ну, мам, не плачь! Ну, это ведь всего лишь дорогая тряпка. А Барсик хоть и бесплатный, но он мне дороже. Ну, давай простим ему эту штору?
Мать крепко обняла сына.
Вечерело. Осенний дождь безжалостно хлестал по картонной коробке, безнадёжно намочив положенные в неё газеты и разлив по всему дну молоко из миски. Барсик молча смотрел на этот ужас, который мог бы объять его там, откуда его спас Лёша. Он спрыгнул с подоконника, неслышно прошёл мимо ободранной с утра шторы, забрался на коленки Лёшиной мамы и прислонился к её щеке своим носом.
— Извиняешься? — улыбаясь, сказала Лёшина мама. — Если б не Лёшка, сидел бы в той коробке. — Она обняла Барсика. — Видишь, Барс? Взрослые со временем забывают, что самое дорогое не то, что можно купить за большие деньги, а то, что нигде не продаётся.
Барсик одобрительно облизнул маме ухо и побежал к Лёше. Добравшись до него, Барсик нежно обнял его за шею. Засыпая, сквозь кошачье мурчание Лёша расслышал чёткое «Спасибо», крепче обнял кота и прошептал: «Я тоже тебя люблю, мой самый дорогой».
Мечта
Эти деревья касались неба. Легко и непринуждённо своими макушками гладили его. Я видел только огромные фрукты, которые массивом свисали с ветвей, не прячась в зелёные кроны деревьев. Сквозь буйство зелени и пятнистости разнообразных фруктов замечаю голубой угол какой-то стены.
Иду к нему — это фасад двухэтажного дома. С виду — многоквартирная двухэтажная хрущёвка, каких полно по России. Касаюсь тихонько стены ладошкой, и на руке остаётся тонкий слой голубого колера.
Смутно припоминаю, что я здесь был. Захожу внутрь и оказываюсь посреди огромного зала, некогда служившего, скорее всего, гостиной. Среди обломков балок, стен и элементов старинных лепнин замечаю стол. Довольно свежая аляпистая скатерть и две чашки с чаем.
— Привет, Виктор, — слышу сзади. Поворачиваю голову и вижу перед собой девушку.
— Выпьем чаю? — улыбнулась она. — Расскажи мне, где ты был?
Я молча рассматриваю этот полуразрушенный дом.
— Сегодня первый раз за столько лет вышло солнышко. Посмотри в окно, как радуется тебе море, — приобнимает она.
Я иду к разрушенным окнам и смотрю в окно — голубая лазурь воды нежно баюкает на себе лучи солнца, блики от которых зарезвились на моём лице. Прислушался. Лёгкий бриз о чём-то переговаривался с морем, создавая спокойный фон для разнообразных голосов птиц.
— Так, — говорю я. — Как ты живёшь в этом разрушенном доме? Ему же нужен ремонт.
Пристально смотрю на девушку.
— Ах, Виктор, — грустно ответила она. — Нам, мечтам, не приходится выбирать, где погибать, когда нас начинают разрушать.
«Это всё твои глупые мечты, Виктор. — Отец навис тучей над своим семилетним сыном. — Оставь свой дом с садом на берегу моря и красавицу жену. Пора жить в реальном мире. Иди-ка помоги мне».
Я снова посмотрел в разрушенное окно, подмигнул морю, обнял свою красавицу жену и прошептал: «Где мои инструменты, мечта? Пора здесь всё отремонтировать».
Завтра в три
— Завтра в три!
— В три? Ты уверен?
— Да, предупреди всех.
Сенька слегка поёжился и крикнул своим ещё совсем писклявым голосом:
— Ма-а-а-ам! Завтра в три!
Мать Сеньки на миг перестала чистить алюминиевую кастрюлю, перекрестилась и снова взялась скрести по металлу. «Началось», — только и подумала она.
В небольшой деревеньке, где все знали друг друга и — что самое важное — друг о друге, Сеньку называли Чертоносец. Он постоянно разговаривал с кем-то невидимым, который рассказывал ему, кто какой человек на самом деле и что с ним случиться может. И ведь молчать бы пацану, однако нет. То бабе Нюре гибель бурёнки предсказал, то дяде Толе — аварию. Люди искренне недолюбливали Сеньку и каждый раз просто открещивались от него. А когда случалось то, что предсказывал Арсений, люди недобро смотрели на него и бубнили: «Накликал, Чертоносец!»
Вот и в этот раз Акулину Сергеевну, мать Сеньки, возглас сына привёл в замешательство. Опять Чертоносец кому-то чего-нибудь предскажет, и опять ей, бедной, потом выслушивай про «накликал». Да и её стороной обходили — колдунья, мол, вот выродка и родила на свет.
Сенька тихо присел на табуретку неподалёку от матери и, недолго смотря в потолок, вдруг спросил:
— Мам, а ты меня тоже не любишь? — и пристально уставился на мать.