Девушки, будьте собой!
С улыбкой:).
Ваш травмированный Догоняющий Солнце.
Я
Уже не в силах оставаться, я стремительно двинулся вперёд и обернулся только тогда, когда почувствовал, что зацепился за что-то. Там…
Беспомощно распластанное на полу тело. Его со мной связывала только золотая нить, которая тянулась от его макушки до моей ноги. Оковы! Я посмотрел вперёд. Тучи серой стеной преграждали мне путь домой — к звёздам. Аккуратно подёргав золотую нить, я снова взглянул на тело. Видимо, ещё борется, но мне хочется туда! Не здесь! Не под этими серыми стенами! Нехотя возвращаюсь к телу. Сажусь рядом с головой: синеющие губы, бледная кожа…
Моя оболочка. Моя скамья подсудимых. Моя строгая школа. Моя комната удовольствий. Моя подушка плача. Я.
Касаюсь волос. Странное ощущение. Сейчас я ругаю себя. Эгоист. Я так рвался из серых облаков, что тело решило меня освободить, зная — зная, что, в отличие от меня, оно умрёт. Хм… а я считал его врагом. Тюремщиком. Палачом. Дотрагиваюсь до груди. Чуть слышно бьётся. Ты так и не научилось ненавидеть, в отличие от меня. Приподнимаюсь над телом. Ты более жив, чем я. Но — но раз ты без меня умрёшь, я буду с тобой до тех пор, пока ты больше не сможешь быть под этими тучами, моя оболочка. Моя скамья подсудимых. Моя строгая школа. Моя комната удовольствий. Моя подушка плача. Я.
Зарисовки жизни
Уже который час я смотрю в дверной глазок. Там, по ту сторону двери, в искажённом стеклом мире, меня не было. Я был здесь. За этой дверью. В мнимой безопасности этих тонких стен, мнимого довольства этой мнимой реальностью, которую я назвал зоной комфорта. Обезумев от собственной придуманной правды, я даже не придал значения тому, что в словосочетании «зона комфорта» ключевое слово — не «комфорт».
Метровые истории. На здоровье
В последнее время мне нечасто доводится прокатиться в любимом мною метро. Сегодня — решился, и в этот раз моя книга с собой и полностью заряжена. В вагон входит парочка, о чём-то весело болтая. У девочки в руках — картина, завёрнутая в пупырчатый полиэтилен. Сижу, увлечённо читаю, краем уха улавливаю фоном их разговор, который вдруг обрывается. Слышу только чпоканье пупырышек и затылком ощущаю на себе взгляд. Поднимаю голову: на меня смотрит не одна пара глаз. Осматриваюсь, кто-то тихо угорает. И тут до меня доходит, что всё это время пупырышки продолжают лопаться. Опускаю вниз голову и понимаю, что я перелопал все пупырышки на чужом полиэтилене…
П. С. Девочка порадовала! «На здоровье», — сказала.
Скучаю
Мне не хотелось оставаться дома одному. Никак. Я всячески пытался помешать выйти отцу наружу. Висел на его ноге, словно гиря, и повторял только одно: «Не уходи». Посадив меня на диван, отец поцеловал мой лоб и молча ушёл. Тогда я ринулся к маме. Жалобно смотря ей в глаза, я загородил ей путь к двери. Она бережно подняла меня на руки и тоже отнесла на диван. Когда она ушла, я заплакал. Я плакал так пронзительно, что, казалось, дом сейчас рухнет от моего одиночества. Ну почему эти люди меня не понимают?
Сейчас я ем еду, бережно оставленную на кухне мамой. Потом сяду опять на этот диван и начну страдать. Или буду смотреть в окно на птиц. Или порву эту штору. А лучше нагажу папе в ботинок. В конце концов, я всего лишь котёнок, который очень не любит оставаться дома один.
Жадно напивались
Несмело заглянувший луч света скользнул по твоей шее, на мгновение застыл в ямочке между ключицами и испугано метнулся на пол, когда ты, словно лебедь крылами, взмахнула руками и вновь замерла. Глаза закрыты. Сердце всё громче отбивает секунды. Тук-тук. Тук-тук. Я любуюсь тобой.
Я ревную тебя. Я сгораю в тебе. Тук-тук. Тук-тук. Резко прижимаю тебя к своей груди. Дыхание сбивается, и ты пытаешься ускользнуть, но я держу тебя за руку. Ты чувствуешь? Ты чувствуешь мой взгляд? Снова притягиваю к себе и смотрю в упор. Нельзя. Нельзя отвернуться. Тук-тук. Тук-тук. Почти прижимаюсь к твоим губам, но… ты свободна — лети. Не можешь? Да, ты ранена мной в самое сердце. Ты любуешься мной. Ты ревнуешь меня. Ты сгораешь во мне. Сто тысяч ударов в минуту двух сердец, сплетение рук, касание тел в ритме страсти. Ещё мгновение — и ты замираешь, замирает луч света, замирает вселенная.
Остаётся лишь упавший на пол луч света — и мы. И мы — где-то там, вне этого пространства, вне этого времени, вне этого Танго, страстью которого мы только что с тобою так жадно напивались. Танго.
Страшновато
Я уже определённо опаздывал, поэтому нёсся, не разбирая пути. За мной следом торопливо следовал учитель, взволнованным голосом расспрашивая, ничего ли я не забыл. Я недовольно фыркал, понимая, что я уже почти всё забыл, но повторять времени не было. Остановился перевести дух, пытаясь вспомнить хоть что-то, но почувствовал удар в спину: учитель в меня врезался. Я посмотрел на него, театрально подняв палец, неожиданно даже для себя произнёс: «Ладно, разберусь», — и поторопился дальше.
— Да за что ж ты мне достался? — бубнил в спину учитель. — Разберётся он. Так разберётся вечно, что потом никто разобраться не может.
Наконец, остановившись возле огромных полупрозрачных дверей, я повернулся. Все ученики нервно разгуливали неподалёку от своих дверей, изредка переговариваясь друг с другом. Кто-то, глубоко вздохнув, обречённо шагал за дверь. Я слегка коснулся своей, но, почувствовав покалывание в ладони, убрал от неё руку. Снова посмотрел в толпу и только сейчас увидел, что меня в эту минуту пришли поддержать все мои лучшие друзья. Они находились за пределами этой площади, но каждый, я это знал, — каждый мысленно обнимал меня и желал мне удачи. В этот раз я иду один.
— Ничего не забыл? — снова спросил меня учитель. — В этот раз будет очень тяжело, но если ты справишься… Да верю я, что ты справишься, но… Не игнорируй мои подсказки, очень прошу.
Я крепко обнял учителя и подошёл к двери, её створки приоткрылись, и я шагнул в свет, который пробивался сквозь туман.
— Ну, удачи, — откуда-то издалека услышал я голос учителя и зажмурился.
Рождаться — всегда страшновато.
А они помнят
Ты помнишь, как последний луч солнца спешил окрасить в розоватый цвет всё, к чему прикасался? Будто желая убедиться, что всё хорошо, оглядываясь ещё и ещё раз, он уходил в облака, провожаемый пением никак не засыпающих птиц. Ты помнишь, как тщательно брал в свои зелёные лапы каштан свечи из цветов и потом бережно укрывал их от дуновения ветра и радостно подставлял их дождю и солнцу? Или помнишь, как молчаливо надевали свою фату яблони и вишни? А помнишь? Помнишь тот клён, который, будто смеясь, посыпал тропинку к дому своими резными разноцветными листьями? Или помнишь, когда зима по-хозяйски расстилала белые простыни и тщательно следила, чтобы снежинки как можно ярче отражали свет луны и как можно веселее играли на солнце? Ты помнишь? А они все тебя помнят. Помнят, как их не замечали, как пробегали мимо них, тщетно перебирая ногами километры серого асфальта… Они помнят, как их не видели.