— А может, в телеграмме ошибка? — неуверенно поинтересовалась Нина Сергеевна. — Может, не тем поездом?
— Поезд тот, ошибки нет, а вот все остальное пока загадка.
Светочка встала из-за стола, прошла к Сергею, положила перед ним подаренные цветы и вернулась на место.
Сергей проследил за ней, взял цветы, бросил их в корзинку и стал листать бумаги.
— Товарищи! — сказал Николай Павлович. — Все же отдел наш небольшой, это как бы своеобразная семья, так давайте, в конце концов, жить дружно. Надоело, ей-богу!
— А мне его подарки не нужны! — гордо вскинула головку Светочка. — Я не ссорюсь, но и без подарков тоже обойдусь.
— Цветы, довожу до сведения, не подарки, а категория прекрасного! — повысил голос начальник. — И эта категория по твоей милости оказалась в корзине! Сейчас же встань, подними цветы и поставь их на положенное место!
— Я их не выбрасывала, я их и поднимать не собираюсь!
— Трудно тебе будет жить с мужем, дорогая, — покачала прической Нина Сергеевна. — Ох, как трудно… — Прошла к корзинке, взяла цветы, отряхнула их, воткнула в баночку на своем столе. — Опомнишься когда-нибудь, да поздно будет.
— Не стыдно? — со значением спросил Николай Павлович девчонку.
— Ни капельки!
— А вот мне стыдно… И стыдно, и больно!
— А до них доходит, когда жареный петух клюнет, — заметила Нина Сергеевна. — Клюнет, тогда и доходит… Напорется вот на такого, который рога обломает, вмиг к памяти придет.
— Не обломает, — отмахнулась Светочка.
— Облома-ает… Еще как обломает. Сама такой была, знаю.
— Вот и не судите по себе… Чужие будет ломать, а у самого как бы свои не выросли!
Сергей вскинулся, вывалился из-за стола и, хохоча, на полусогнутых пошел по комнате.
— Браво! Прекрасно! Потрясающе! Вот он, ответ, достойный сегодняшней молодежи! Внимайте и учитесь! Пока он будет ее рога обламывать, у него же самого они и вырастут! — остановился напротив Светочкиного стола, опустился на колени: —
Я тебя обожаю! Ты моя прелесть! Если б я мог, я тут же сделал бы тебе предложение!
— А вы разве не можете? — спросила Светочка, не сводя с него спокойного холодного взгляда.
— К сожалению!
— Жаль. Я о вас лучше думала.
— О! — удивился Сергей. — А это уже похоже на провокацию. Ты меня провоцируешь, девочка?
— Удивляюсь.
— Не-ет, ты провоцируешь! Забрасываешь ложный крючок и с замиранием следишь — а вдруг я клюну. А я клюнул! Представь себе — клюнул! И в присутствии всего отдела делаю тебе предложение: Светочка, будь, пожалуйста, моей женой. Свою жену я не люблю, жить с ней в ближайшие пятьдесят лет не собираюсь, а ты мне подходишь по всем параметрам и размерам. Умоляю тебя, не откажи — прими руку, сердце и прочие потрепанные принадлежности! Ну?
— Сережа, — сказал Николай Павлович, — прекрати паясничать.
— А почему ты решил, что я паясничаю?! А я не паясничаю! Я устраиваю свою судьбу. Вам плевать на мою судьбу, а мне, представьте, нет. И я устраиваю ее так, как хочу! Так, Светочка, вы согласны стать моей судьбой?
— Я вам не верю.
— Да? А вообще-то, понимаю. Понимаю. Понимаю и ценю. Хорошо, пойдем, как говорится, дальше. Сказавши «а», надо решиться и на «б»! Товарищи! — Сергей ловко крутнулся вокруг себя, оглядел всех: — Когда мне не верят, я не могу молчать! Итак, признание. Публичное! Я вас обманул! Я вас всех сегодня обманул! Никакая мать ко мне не приезжала! Ни на какой вокзал я не ездил! Никакие сыновьи чувства во мне не поднимались! Я элементарно, как кот, мотался на свидание, где и был застукан собственной женой! Все! После этого, Светочка, ты будешь мне верить?
— После этого? — переспросила она и усмехнулась. — После этого тем более не буду.
— Николай Павлович! — с деланным возмущением повернулся Сергей к начальнику и, почувствовав вдруг общую тишину и увидев, как у Николая Павловича мелко и часто дрожит голова, чуть удивленно спросил: — Что?
— Ты, наверно, пошутил, Сережа? — полушепотом произнес он, и голова его задергалась еще сильнее.
— Ни в коем разе! Я сказал чистейшую правду!
— В таком случае, знаешь, как это называется?
— Примерно.
— А я назову тебе точно. Это — подонство!
Сергей фыркнул.
— Увы, ничего оригинального. Можно было бы придумать и поостроумней.
— Ты — подонок! — начальник сорвался и перешел на крик. — И тебе не место в нашем коллективе!
— Подавать заявление?
— Ты устраиваешь здесь истерики, спекулируешь на самом святом — на матери! — а потом с ясными глазами затеваешь спектакли с «публичным раскаиванием»! Где же твоя совесть, в конце концов?!