— И тебе привет, дядя, — ответил худющий парень в бесцветной футболке и драных джинсах. Рядом с ним сидели двое молодых людей и девчонка. Еще один мальчишка сидел на корточках напротив. Все дружно дымили чем-то крепким и встретили мое появление как должное.
Желтый свет фонаря позволял разглядеть каждого, но они были так похожи, что, отвернувшись, я бы тут же их перепутал.
— О чем трещим? — поинтересовался я, хлопая по карманам. — Свои забыл, угощайте.
Девчонка взяла с лавки красно-коричневую пачку древней «Астры» и подошла к забору. Я вытащил хрустящую сигарету и наклонился к огоньку дешевенькой зажигалки, отметив про себя не только взрослые привычки ее обладательницы, но и неожиданно крупную высокую грудь.
— Сто лет без фильтра не курил, — сказал я и затянулся. — Когда малой был, такие же у деда таскал. Дед говорил, что от них дырка в легких будет. Врал, как оказалось.
— Может, у тебя все впереди, — философски отозвался парень, сидящий на корточках.
— Спасибо. — Япоперхнулся. — И вам не хворать. Чем обязаны таким гостям?
— Лавочка общая, — улыбнулась девчонка. Она осталась стоять рядом со мной, возле калитки. — В деревне всего-то три фонаря. Под дальним занято, под вторым нет лавочки. Сечешь?
— Мы, помнится, предпочитали, наоборот, сидеть там, где потемнее.
Двух затяжек хватило. Я подумывал, куда бы подальше забросить суровую сигарету, но терять лицо не хотелось.
— Где темнее — страшно, — спокойно сказал тот, что поздоровался.
— Чего вам тут бояться? — усмехнулся я. — В деревне одни бабки остались.
— А сам чего не выходишь? — спросил он.
Я так и стоял за калиткой, облокотившись на ее угловатые доски. Пока в голове зрел остроумный ответ, за меня ответила девчонка:
— Ему нельзя. Вон тумана сколько. Сейчас Бздырь ходит.
— А, ну да. — Парень прикурил от окурка новую сигарету и отвернулся в сторону белой мглы. Седая волокнистая простыня наползала на деревню со стороны поля. Туман навис полупрозрачной шапкой над прудом. Его влажное дыхание размазывало стены домов, скользило по ним, словно ластик по детскому карандашному рисунку.
— Кто? — не понял я. — Если шутка про меня — объясняйте, тоже посмеюсь.
— Какие тут шутки? — подал голос тот, что сидел дальше остальных. — Ты ж приезжий. Он тебя сразу учует.
— Кто?
— Дядя, ты глухой? Бздырь.
— Что за… Бздырь?
— Ну, вот ты сейчас там, за калиткой стоишь. Весь такой смелый. А выйдешь — сразу Бздырь.
Ребята дружно засмеялись.
Я не понял его последнюю фразу, но открыл калитку и вышел на дорогу.
— А так? — Я улыбнулся, но ребята перестали смеяться. Они молча смотрели на меня.
Я почувствовал легкое раздражение.
— Лады, отдыхайте. Пойду пройдусь, раз уж поспать не дали. Не шумите тут.
Я застегнул молнию под горло, сунул руки в теплые карманы, перешел через дорогу и зашагал к пруду.
— Вот дурак, — услышал я за спиной тихий голос.
За границами фонарного света меня подхватила ночная сказка. Лунный свет превращал любые природные оттенки в глубокий ультрамарин, а прохлада добавляла летней ночи иллюзорную хрупкость. Туман быстро окружил меня, он висел в воздухе, словно огромные мучные хлопья. Скоро он станет гуще, но пока я еще различал пальцы вытянутой руки. Местами пелена рвалась, и сквозь просветы виднелись тяжелые и неподвижные ветви деревьев. Белесая мгла таяла над головой — я видел бесконечно-черное, сверкающее июльскими звездами небо.
По деревенским тропинкам я мог идти с закрытыми глазами. Все детство прошло здесь, между высокими черными поленницами. Летом, бабушка заставляла нас с братом бегать здесь босиком по первой утренней росе. Для здоровья — так она говорила. И мы бежали — от дома, через дорогу, по лугу до самого пруда и обратно. С визгом и хохотом. А заряд бодрости хранился весь день. Я ощутил на пятках ту самую свежесть из детства и свернул к черной воде.
Неглубокий пожарный пруд располагался ровно между двумя деревенскими улицами. С другой стороны деревни находился еще один, но этот был наш. Мы плавали по нему на самодельном плоту, помогали вытащить застрявшую в иле корову и часами безрезультатно ловили рыбу. На речке клевало лучше, но пруд был ближе. Мы стояли в камышах по колено в воде, забрасывали самодельные удочки, а потом долго счищали с ног распухших пиявок.