Я до сих с теплотой вспоминаю свой материал 1997 г. о проблемах ученых, которые пытались помочь в лечении 20 % американцев, злоупотребляющих алкоголем. В Европе, Великобритании и Австралии эту проблему давно считали угрозой общественному здоровью и использовали программы снижения вреда – стратегии, основанные на практических шагах по минимизации ущерба от зависимости, а не на стремлении к полному воздержанию. Однако исследователей, которые успешно проводили работу по распространению умеренного потребления алкоголя в США, в особенности среди студентов университетов и молодых военнослужащих, строго критиковало профессиональное сообщество, считавшее воздержание единственно верным решением. Только изучив долгую и запутанную историю отношений Америки с алкоголем и узнав, что в последние 100 лет алкоголизм в основном рассматривался как проблема морали, несмотря на растущее число свидетельств о его генетической подоплеке, я смогла объяснить читателям, почему умеренное потребление алкоголя даже сегодня почти никогда не рассматривается как стратегия лечения этой зависимости.
Когда одна статья объединяет хорошую идею, тщательную журналистскую работу, отличных персонажей и правильный взгляд на вещи, результат может быть поразительным. Один из примеров, который мне нравится, – статья Атула Гаванде в New Yorker в мае 2003 г. под названием «Отчаянные меры». В качестве темы он выбрал, по его собственным словам, «темную и жестокую сторону хирургических инноваций», т. е. то, сколько людей вы готовы замучить и убить, чтобы проверить новую теорию. Несмотря на такой впечатляюще страшный поворот, эта история не имела бы смысла без тревожной фигуры Фрэнсиса Мура, первопроходца трансплантологии, который в конце карьеры отвергал суровый подход «что угодно ради науки» своих ранних лет. Читая этот текст, я впервые осознала ужасающие человеческие жертвы, сопровождавшие постепенное развитие современной науки о трансплантологии (поначалу 98 из 100 пациентов с пересаженным сердцем умирали в течение полугода после операции) и вообще большей части медицины конца XX века. Гаванде поясняет, что с тех пор мы стали более осторожными. Теперь всего одна смерть может остановить все эксперименты по генной терапии (судя по всему, речь идет о Джесси Гелсингере, первом человеке, умершем при клинических испытаниях генотерапии в сентябре 1999 г. – Прим. пер.). Но в конце текста Гаванде, хирург по профессии, признает, что тоскует по временам раннего Мура, «человека, готового на все, чтобы спасти тех, кого, кажется, спасти уже нельзя». Были времена, пишет ученый, «когда мы пытались бы сделать все возможное, все что угодно – и, может быть, открыли бы что-то новое».
6. Ищем свой авторский голос и стиль
Дэвид Эверетт
Дэвид Эверетт возглавляет магистерскую программу по журналистике и литературе в Университете Джонса Хопкинса, где преподает документальную литературу и научную и медицинскую журналистику. Его работы получили множество местных и национальных наград, в том числе признание Общества профессиональных журналистов (SPJ), Национального пресс-клуба, Клуба международных корреспондентов (OPC), Одюбоновского общества (известной природоохранной организации в США. – Прим. пер.) в Мичигане, агентства Associated Press и Университета штата Миссури. Более двух десятков лет Эверетт проработал в 23 американских штатах и 11 иностранных государствах в роли корреспондента газет Detroit Free Press и Knight-Ridder. Он писал об окружающей среде, энергетике, политике, экономике, государственном управлении и политике в области трудовых отношений, работая выпускающим редактором, редактором городского раздела, корреспондентом в Вашингтоне, занимался журналистскими расследованиями и редактурой, а также стал соавтором трех книг. Его журналистские материалы, эссе, юмористические работы и рассказы продолжают выходить в газетах, журналах, литературных альманахах и в сети. Дэвид начал преподавать журналистику и писательское мастерство еще в 1986 г., оставаясь профессиональным журналистом. Он живет недалеко от Вашингтона, округ Колумбия.
Однажды я слушал магистерский курс одной популярной и высокообразованной писательницы об авторском голосе. В самом начале занятия несколько человек настойчиво попросили преподавателя дать определение этому понятию. Через несколько минут, пока она отвечала на вопрос, я почувствовал, что в аудитории растет недоумение. Через 10 минут растерянного обсуждения стало понятно, что преподаватель не может ответить на базовый вопрос. К нашему удивлению, она сказала, что узнает голос писателя, когда читает текст, но разве можно определить само понятие голоса или его литературного «близнеца» – стиля?