Поднимите занавес. Были на. Мы с Прю притворяемся в микрофонах в Москве.
*
В Haven мне сказали, что Флоренс раздражительна, но до сих пор я видел это в действии только на площадке для бадминтона. Спросите меня, было ли это реальным или смоделированным, я могу только ответить, что она была естественной. Это была импровизация грандиозного масштаба: импровизация как искусство, вдохновенная, спонтанная, беспощадная.
Сначала она слышит меня в мертвой тишине с застывшим лицом. Я говорю ей, что у нас есть неопровержимые визуальные и звуковые доказательства предательства Эда. Я говорю ей, что она приветствуется на частном просмотре отснятого материала, откровенная ложь. Я говорю, что у нас есть все веские основания полагать, что к тому времени, когда она вышла из офиса, она была поглощена ненавистью к британской политической элите, и поэтому для меня не удивительно узнать, что она связалась с озлобленным одиночкой ради мести. Джаг, который раскрывает русским наши самые горячие секреты. Я говорю ей, что, несмотря на этот крайний безумие или что похуже, я уполномочен предложить ей спасательный круг:
«Сначала вы объясните Эду простым английским языком, что он взлетел до небес. Вы говорите ему, что у нас есть чугунная стоянка, приготовленная всеми способами. Вы сообщаете ему, что его собственная Служба жаждет его крови, но для него есть путь к спасению, если он безоговорочно согласится сотрудничать. А если он в этом сомневается, альтернативой сотрудничеству является тюрьма на очень долгое время ».
Все это тихо, понимаете, без драматизма, прерываемое лишь однажды появлением копченого лосося. По ее продолжающемуся безмолвию я могу сказать, что она превращает себя в пену праведного гнева, но ничто из того, что я видел или слышал о ней до сих пор, не готовит меня к масштабам взрыва. Полностью игнорируя недвусмысленное сообщение, которое я только что передал, она начинает фронтальную атаку на своего посланника: меня.
Я думаю, что только потому, что я шпион, я один из помазанников Бога, пуп гребаной вселенной, в то время как все, что я есть, - еще один чрезмерно контролируемый мерзавец из государственной школы. Я траулер для бадминтона. В бадминтон я тяну симпатичных мальчиков. Я был влюблен в Эда, и теперь я представил его как русского шпиона, потому что он отказался от моих ухаживаний.
Слепо разрываясь на меня, она - раненое животное, яростный защитник своего мужчины и своего будущего ребенка. Если бы она потратила всю ночь на то, чтобы разгадывать все мрачные мысли, которые когда-либо возникали у нее обо мне, она бы не смогла справиться лучше.
После ненужного вмешательства метрдотеля, который настаивает на том, что все в порядке, она возвращается к делу. Взяв пример с руководства для тренеров, она дает мне свой первый тактический откат:
Хорошо, давайте просто предположим - для аргументации - что Эд изменил свою лояльность. Предположим, он однажды ночью запил, и русские устроили ему компромисс. И этот Эд согласился с этим, чего он никогда не сделает за тысячу лет, но давайте все же предположим. Неужели я тогда действительно представляю, что он ни на каких условиях не собирается подписываться как гребаный двойной агент, зная, что его бросят в яму каждый раз, когда мы захотим? Итак, в двух словах, любезно скажите ей, если я могу, какие гарантии мой Офис собирается предложить двойному агенту без молитвы на его имя, который вот-вот засунет голову в гребаную пасть льва?
И когда я отвечаю, что Эд не в каком-либо положении, чтобы торговаться, и он должен либо доверять нам, либо принять последствия, я избавлен от еще одного нападения только благодаря появлению палтуса, на который она коротко и негодующе атакует, подсчитывая ее второй тактический запасной вариант:
«Предположим, он действительно работает на вас», - уступает она чуть более мягким тоном. «Только представь. Скажем, я его уговорю, а мне придется это сделать. И он облажается, или русские загубят его, что наступит раньше. И что? Он взорван, он использовал товары, ебать его, он на помойке. Почему он должен пройти через все это дерьмо? Зачем беспокоиться? Почему бы не сказать вам всем прыгнуть с разбега и
просто сесть в тюрьму? Что, наконец, хуже? Быть разыгранным обеими сторонами, как гребаная марионетка, и оказаться мертвым на глухой улице, или заплатить свой долг обществу и выйти целым? »
Который я воспринимаю как сигнал, чтобы довести дело до головы:
«Вы сознательно игнорируете масштаб его преступления и массу веских доказательств, собранных против него», - говорю я своим самым убедительным и ограниченным тоном. «Все остальное - чистые предположения. Ваш будущий муж по уши в беде, и мы предлагаем вам шанс его вытащить. Боюсь, что все по принципу "взять или уйти".