— Да ты-то, Ульяна, куда? — осаживали ее женщины.
— Ну-ко, как это куда? — удивлялась бабушка. — Ведь ему в такой тесноте одному этакую махину и не протащить.
— Ну и пущай постоит на сцене. Не по головам же поедете.
Бабушка настойчиво отмахивалась от советчиков. А ведь и в самом деле, куда в толкотне сунешься? Надо переждать, пока председатель не вручит все премии и пока люди не высыплют на улицу.
Бабушка отодвинула велосипед к стене, а сама встала у руля, как в почетном карауле.
— Фуражку на нее наденьте, фуражку! — Сквозь хохот подсказал кто-то из зала. — Вот и будет вылитый часовой.
Но председатель колхоза строго оборвал шутника:
— Если б у нас все бабушки были такими, как Ульяна Семеновна, мы б не испытывали голода на людей, молодежь не оставляла б деревню… Спасибо вам, Ульяна Семеновна, за воспитание внука.
Бабушке захлопали, она смутилась больше Сережки:
— Да мне-то за что?.. Он сам себя воспитал…
После торжества люди вывалились на улицу, и бабушка, взгромоздив велосипед на плечо, шатко спустилась по лестнице.
— Ну, веди свою премию! — сказала она, выпрямляя скособоченное плечо.
Но ребята обступили Сережку со всех сторон, и у всех одна просьба:
— Дай прокатиться…
Бабушка прикрикнула на попрошаек:
— Сами заработайте — и катайтесь! — оттеснила опешившего Сережку от руля и повела велосипед сама.
Сережка побежал за ней сзади, как козленок.
— Жадина-говядина! — затянул кто-то писклявым голосом, Сережка не мог и разобрать кто.
Бабушка оглянулась, погрозила пальцем:
— Ой, Тишка, хоть ты и изменил голос, а я ведь сразу тебя узнала!
Тишка-переполошник юркнул в гомонливую толпу ребят, будто его и не было.
Бабушка грозила ему пальцем и выговаривала:
— А не ты ли, Тишка, больше всех насмехался, что Сережа за немужское дело взялся? Не ты ли его доярочкой обзывал?
Тишка отмалчивался.
— Да вижу, вижу тебя, нечего прятаться, — продолжала бабушка. — Дразниться — так первый, а теперь в товарищи насылаешься.
— Да я и дразниться не первый, — выбрался из толпы смущенный Тишка. Рубаха у него выехала из-под штанов, а он и не замечал этого. Ну, не зря же его прозвали переполошником. В панику ударится, так все на свете забудет и делается будто слепой.
— Ну, а какой, раз не первый? — не унималась бабушка.
— А по правде, дак второй только… Сначала не я обзывался, а потом уж я.
— Ох ты, «не я-а», — сказала бабушка, опрокинула велосипед на землю и пошла за крапивой, — зато ты самый надоедливый был…
Тишка мгновенно разгадал ее замысел, осушил рукавом под носом, невежливо показал Сережке язык и припустил к дому.
Бабушка пригрозила:
— Ну, прохвост, пого-о-ди! Заявишься к нам… — И уже для всех говорила: — Всякий труд уважителен. Ни над какой работой смеяться нельзя.
Сережка по ее голосу понял, что у нее на Тишку нет никакого зла, что она ради шутки устроила этот розыгрыш и что у нее сегодня расхорошее настроение. Да и в самом деле, за что на Тишку сердиться? Тишка маленький, бестолковый, осенью только в первый класс пойдет. А дразнился он без всякого умысла. Другие ребята засмеялись, и он подхватил, как попугай. Теперь вот, после премии-то, никто и словом не попрекнет Сережку. А раньше Сережка сам себя и то стыдился. Ну-ка, не позор ли, за женское дело взялся — коров доить. Будто мужской работы в деревне нет — около машин крутиться или топором на стройке стучать. Сережку же к лошадям да коровам тянуло.
Нет, не зря бабушку председатель благодарил. Велосипедом не Сережку надо было премировать, а ее. Только какая бабушке от велосипеда услада? Сережке бы и отдала его все равно.
А началось-то с нее все…
Прошлым летом Сережкину маму увезли в район на совещание передовиков сельского хозяйства. Доить коров вместо нее занарядилась бабушка. Сережка за ней и увязался.
Бабушка сначала будто и не замечала его. А потом уж, когда поле прошли и по лаве перебрались через реку на другой берег и когда вот уж она, ферма, взберись на взгорок да заходи, бабушка Ульяна оглянулась и всплеснула руками:
— Ой, а ты-то куда?… Нет, Сережа, пока не стемнело, поворачивай домой.
— Ага, поворачивай, какая умная! — не согласился Сережка. — А дома-то еще темнее будет.
— Дак ты у меня не в кормушках же ночевать станешь. Я ведь долго прообряжаюсь.
— Долго, зато без долгу, — по-взрослому отшутился Сережка, не отставая от бабушки.
Уж он-то знал, что бабушка Ульяна поворчит, поворчит да сама же и возьмет его за руку. Не первый раз.