— Не-е…
И вся площадка с гоготом сорвалась с места. Такой оравой иголку в стогу сена найдут, не только мяч. Да человек пять в сапогах были, для них и крапива не крапива.
— Вот же он, под бревно укатился…
Выпинали. А на ногу одному попало, всем охота попробовать, как мяч взмывает в небо. Вовка, будто вратарь, самозабвенно бросался на спасение мяча. Да где там… Одному с двенадцатью не совладать. Только разгорячил зареченцев. В футбол-то они играли лучше, чем в волейбол.
Но футбольного отношения к себе мяч не выдержал, на чьем-то сапоге — разгорячившийся Вовка и не разглядел, на чьем, — лопнул. Как из пушки выстрелило.
Парни освобожденно захохотали: им надоела игра.
Алик подскочил к Вовке.
— Я же тебя предупреждал! — возмущался он. — Ты меня не послушал.
Но Вовке-то не легче было от этих предупреждений.
Алик покрутился, покрутился вокруг него и шепнул:
— Вон тот порвал, кудреватый.
— Колька Попов?
— Да тише ты! Я не знаю, Колька не Колька, а говорю тебе — кудреватый. Ну, я пошел, до свидания. — Алик быстрым шагом скрылся за углом клуба.
А остальные ребята уже давно разошлись по домам: чего дожидаться, когда зареченцы и близко к волейбольной площадке не подпускают…
Вовка еле сдерживал себя, стоял куксился.
— Да не горюй, Вовка, — сказали зареченцы. — Покрышка цела, а камера стоит копейки. Не вечным же он и был, твой мяч. Когда-нибудь да порвался бы.
Если б знали они, что «когда-нибудь» Вовку вполне устраивало, а вот «сегодня» — нет!
Зареченцы двинулись шумной ватагой вдоль Полежаева. И частушки еще запели:
На дворе барана режут,
Я баранины хочу.
Если осенью не женят,
Печку к черту сворочу!
Вовка расшнуровал покрышку, достал камеру: надеялся, что можно будет заклеить. Где там! По всей длине разъехалась — только выбросить.
Не сознавая, зачем он это делает, Вовка набил в покрышку травы, листьев, тряпок, и она опять приобрела форму мяча.
На улице уже стемнело. А в клубе, когда Вовка перевалился через подоконник, было хоть глаза выколи. Вовка на ощупь пробрался к шкафу.
И вот ведь верно говорят, что беда не ходит одна. Дверка у Вовки выскользнула из рук и грохнулась на пол. Вовка по дребезжащему звону понял, что она если и не раскололась сверху донизу, то пустила широкую щель. В потемках-то и не разглядишь, где да что. Вовка сунул мяч на нижнюю полку, прислонил дверь к шкафу — и дай бог ноги. Даже не вспомнил, закрыл ли окно.
* * *
На следующий день Вовку разыскала Шура Лешукова:
— Тебе от Геннадия Ивановича привет.
Вовка сидел на кровати набычившись. Тело у него зудело от волдырей, и он расскреб их до крови.
— Да что это с тобой? — испугалась Шура. — Ты же весь в расчесах.
— Вчера в крапиву упал, — поразмыслив, соврал Вовка и не посмел взглянуть Шуре в глаза.
— Так хоть бы вазелином намазался. — Она кинулась по избе искать вазелин и нашла что-то в комнате Геннадия Ивановича, в которой ориентировалась не хуже, чем у себя дома.
— Ну-ка, давай подними штанину!
Шура намазала Вовкины ноги, и боль сразу смягчилась. На Вовку накатывалась волна раскаяния. Он лежал как маленький, и ему хотелось расплакаться. Если бы Шура не заговорила первой, то, наверно бы, Вовка не удержался и рассказал про вчерашний вечер.
— А Геннадий Иванович тебе ключи от клуба послал, — сказала Шура. — И письмище вон накатал какое длинное — инструкция целая.
Вовка чуть не закашлялся, подавившись слюной, которой накопился полнешенек рот. Он сглатывал, сглатывал ее и все давился. А Шура, не унимаясь, рассказывала:
— Я Геннадию Ивановичу говорю: «Может, мне ключи-то отдашь?», а он головой мотает: «Нет, Вовка надежнее». Видишь, как тебе доверяет. Гордись!
У Вовки по спине заструился мороз — так и передернуло всего.
— Не заболей хоть, — забеспокоилась Шура. — Может, в медпункт покажешься?
— Да нет, — отказался Вовка. — Это я так.
— Ну смотри.
Шура выложила ключи на стол, подала Вовке письмо:
— Тут все сказано. А на словах Геннадий Иванович велел передать тебе вот такой привет! — Шура показала руками, какой большой привет. — И еще сказал, что без такого помощника он совсем бы пропал.
Вовка помигал, помигал и спросил:
— А чего он с Пашей-то, почтовозом, не посылал ключи?
Шура просияла:
— Ну, Геннадий Иванович как в воду смотрел. Говорит: «Вовка, наверно, обиделся, что я ключи увез». А ты не обижайся на него, он по забывчивости увез. А с Пашей не мог послать: его с занятий не отпускали.