Если в 1920‐е годы динамично развивавшийся советский кинематограф делал упор на современность, то «исторический поворот» второй половины 1930‐х сделал актуальным прошлое. Важной составляющей исторического воображения 1930‐х годов оставались герои крестьянских восстаний и революционной борьбы. Выходит целая серия картин о восстаниях и их предводителях: «Пугачев» П. Петрова-Бытова (1937), «Арсен» М. Чиаурели (1937), «Кармелюк» Г. Тасина (1939), «Степан Разин» И. Правова и О. Преображенской (1939), «Салават Юлаев» Я. Протазанова (1940). Картины не только отразили советскую мифологию народной классовой борьбы, но и преломляли идеологию Большого террора. Они были наполнены современными терминами: там действовали «вожди народа», а «враги народа» плели заговоры и мешали победе.
Начало мировой войны и втягивание в нее СССР сделало актуальным военно-патриотическое историческое кино. Помимо серии оборонных фильмов, в которых воспевалась мощь Красной армии, стремительно разбивавшей напавшего врага и начинавшей бить его на его же территории, вышло несколько исторических картин, задачей которых являлась патриотическая мобилизация на примерах прошлого. Самыми известными можно назвать «Александра Невского» (1938) и «Минина и Пожарского» (1939).
Первоначальный сценарий фильма, написанный П. А. Павленко, назывался «Русь» и вызвал критику со стороны профессиональных историков. Так, специалист по истории средневековой Руси, будущий академик М. Н. Тихомиров заявил, что сценарий является «издевкой над историей». Однако руководство интересовала не историческая аутентичность, а идейная составляющая кино. К работе над фильмом был подключен знаменитый режиссер Сергей Эйзенштейн, подчеркивавший, что «Русь, вырастающая в боях против Азии и Запада, – вот тема картины».
Известно, что первоначально фильм должен был закончиться смертью Александра от яда. Причем умереть он должен был на Куликовом поле, где спустя много десятилетий войска его потомка Дмитрия Донского разобьют орды Мамая. Символизм этого совершенно неисторичного эпизода очевиден. Но, согласно воспоминаниям С. Эйзенштейна, Сталин лично указал закончить фильм на мажорной ноте – победой над тевтонскими рыцарями. При этом он якобы сказал: «Не может умереть такой хороший князь».
В «Александре Невском» имелись все актуальные идеологемы военного времени: немцы как главная угроза, внутренние враги, патриотизм простого народа и т. д. Его можно рассматривать в качестве классического воплощения идеологии советского патриотизма. Князь Александр становился частью советского героического пантеона. Его объявили князем, «выполнявшим волю народа». Советизация Александра Невского была завершена. Известный режиссер А. П. Довженко передавал следующий анекдот: «„Папочка, скажи, какой царь, кроме Петра, был еще за советскую власть?“ – „Александр Невский“».
В условиях военной угрозы тех лет фильм рассматривался в первую очередь как антифашистский. Прекрасно снятый фильм был хорошо принят публикой. С. Эйзенштейн получил за фильм Сталинскую премию. Впрочем, сам режиссер считал картину неудачной, идущей наперекор его эстетическим принципам в угоду «политической актуальности темы».
После заключения пакта Молотова – Риббентропа фильм из‐за своей очевидной антигерманской направленности стал политически неактуальным, его показ был прекращен. Свою вторую жизнь он обрел в годы Великой Отечественной войны.
«Минин и Пожарский» должен был мобилизовать антипольский патриотизм граждан Советского Союза. Польша считалась одним из главных потенциальных военных противников, а многочисленные поляки, проживавшие в СССР, со второй половины 1930‐х годов рассматривались в качестве «пятой колонны». Во время Большого террора была проведена специальная «польская операция» НКВД, по результатам которой за решеткой оказались 143 810 человек, большинство из них было расстреляно (около 77% арестованных).
Образ Смуты начала XVII века также претерпел трансформацию. В дореволюционной России официальный нарратив был посвящен борьбе народа против иноземных захватчиков, восстановлению православной государственности и воцарению династии Романовых. Минин и Пожарский, знаменитый памятник которым стоял на Красной площади, а также крестьянин Иван Сусанин и митрополит Гермоген считались символами русского патриотизма. В советское время на это смотрели иначе, как на процесс обострения классовой борьбы, а Минин и Пожарский считались представителями угнетающих классов. Но все поменялось в конце 1930‐х годов.