Но революция привела не только к существованию двух научных субкультур. В нормальных условиях научное сообщество представляет собой довольно жесткую иерархическую структуру. На вершине ее находятся мэтры, которые имеют множество учеников и пользуются непререкаемым авторитетом. Поскольку воспроизводство кадров происходило через университеты, авторитетный историк мог наблюдать, как начинающие проходили путь от студента до доктора. С одной стороны, это абсолютно нормальное положение дел. Мы знаем многочисленные примеры того, как старшие авторитетные ученые становились проводниками и покровителями делающих первые шаги в науке. Но существует и другая сторона медали. Иерархичность и субординация мешали (или, во всяком случае, не способствовали) продвижению идей, не вписывающихся в существующую научную традицию и канон. Система присвоения научных степеней, без которых невозможно было преподавать в университете, создавала действенный фильтр для чужеродных элементов. Можно вспомнить того же Покровского, не пожелавшего следовать ритуалам поведения и концептуальным рамкам и оказавшегося в маргинальном положении. Отнюдь не случайно именно он стал едва ли не самым горячим сторонником отмены научных степеней после революции. Проведенные после Октябрьской революции реформы позволили сломать существовавшую доселе иерархичность в исторической науке. Впрочем, такой демократизм долго не продержался. К научным степеням как обязательному элементу подтверждения научной квалификации в СССР вернулись в 1934 году.
Сложившаяся система просуществовала до Великого перелома, то есть форсированного перехода к индустриализации, коллективизации и культурной революции. Одной из кампаний того времени стала борьба со «старыми специалистами», которых подозревали в политической и социальной нелояльности и на счет которых списывали провалы в реализации грандиозных планов.
В исторической науке это выразилось в знаменитом «академическом деле». С его помощью советская власть и «красные профессора» пытались покончить с господством в Академии «ученых-немарксистов». Поводом для него послужило обнаружение ряда политически значимых документов (среди них – оригинал отречения Николая II) в Библиотеке Академии наук. ОГПУ сфабриковало дело тайной «монархической организации» «Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России». В Москве и Ленинграде прошли аресты историков. Среди арестованных оказались крупнейшие историки страны: С. Ф. Платонов, М. М. Богословский, Е. В. Тарле, М. К. Любавский, А. И. Андреев, С. В. Бахрушин, А. И. Яковлев, Б. А. Романов – в общей сложности 85 человек. Всех их отправили в ссылку по различным городам и регионам страны. Ряд историков, среди которых были ученые первой величины – Б. Д. Греков, С. Б. Веселовский, – по делу проходили, но в итоге были отпущены и избежали ссылки. Почему это произошло – до сих пор загадка, требующая исследования.
Казалось бы, историки-марксисты могли торжествовать. Но ситуация стремительно менялась. Приход к власти Сталина постепенно привел к трансформации идеологии. Если 1920‐е годы прошли под лозунгами революционного обновления, то следующее десятилетие стало эпохой сталинского великодержавия. К концу 1920‐х годов Сталин устранил своих оппонентов по партии и начал выстраивать политическую систему, центральной фигурой которой выступал он сам. Как следствие, его идеи и мнения становились истиной в последней инстанции. С одной стороны, в базовых вопросах вождь был человеком с догматическим стилем мышления, но с другой – умел приспосабливать теорию под практические нужды и менять свою позицию довольно радикально.
Серьезные изменения происходили и в мире, что потребовало смены внешнеполитической доктрины: вместо лозунга мировой революции советское руководство выдвинуло идею «построения социализма в отдельно взятой стране», а логическим следствием растущей внешней угрозы стала кампания патриотической мобилизации населения. В массы начинает внедряться «советский патриотизм». По мысли идеологов, «советский патриотизм» являлся высшей стадией патриотизма, поскольку теперь речь шла о любви к советской родине, в которой отсутствует классовое угнетение.
Указанные выше процессы требовали возврата к традиционным культурным и историческим ценностям. Русский народ как самый многочисленный, культурно развитый и пролетаризированный рассматривался в качестве этнического фундамента Советского Союза. За непонимание новых требований многие поплатились. Например, поэт Демьян Бедный опубликовал в 1936 году поэму «Богатыри», в которой высмеивал персонажей русского богатырского эпоса, изображая их глупыми и ленивыми. Положительными персонажами выставлялись разбойники, представленные как революционный элемент. Еще недавно это было в порядке вещей, но времена поменялись. По произведению поставили пьесу, вызвавшую возмущение Молотова. На поэму обрушились с критикой: «Фашистская литература говорит, что в России нет народности, не имелось и государственности. В связи с такой трактовкой вся концепция Демьяна Бедного имеет политически вредное направление». Карикатуры на дореволюционное прошлое теперь объявлялись предосудительными.