Вернувшись в палатку, Лешка кроме Славы застал там Надю Голышеву. Подвернув рукава старенького, уже поношенного свитера, она тоненькой кисточкой выписывала буковки недоконченного Лешкой текста. И без того чуть выпяченная нижняя губа ее выпятилась еще сильнее, а высунутый кончик языка, казалось, повторял движения кисточки. Надя подняла голову к Лешке, улыбнулась, но тут же глаза ее сделались испуганными:
— Ругать меня будешь?
Буковки у нее получались не ах какие. Однако Лешка великодушно похвалил. И Слава тотчас поддержал:!
— Во! Я же говорил: талантов в ней — неисчислимо.
— Хватит уж,— смутилась Надя, осторожно отодвинула кисточку и, сложив руки ладошкой в ладошку, прижала их к груди.
Такой, без неуклюжего на ней полушубка, Лешка видел Надю впервые. Она показалась ему слабенькой и домашней, близкой даже.
Очень хотелось обнять ее узенькие плечи. Лешка отвел глаза.
— Ну,— спросил у него Слава,— отмыл пещерную грязь, питекантроп?
— Начисто! — обрадовался Лешка перемене темы.
— Пойду и я, пока не все тепло из баньки выпустили.
Надя, все еще не отводя рук от груди, посмотрела на Лешку и вдруг засуетилась, неловко потянулась к полушубку, влезла в него:
—Засиделась я тут у вас. А что там у Дим Димыча? Надо новую смену посылать. Пока! — и выскочила из палатки.
— Ничего девочка, да?— прищурился вслед Слава.
— Давай двигай в баньку, а то и верно тепло уйдет.
...Собрание начали уже почти вечером. Ждали «представителя» — обещали, что будет или секретарь комсомольского райкома или кто-нибудь из окружкома комсомола. Никто не приехал, не прилетел. На вертолетной площадке разожгли большой костер, потом притащили стол — для президиума. Какое же собрание без этого? Нельзя... Собирались весело, день был все же необычный, костер — тоже. Тянуло на песни. Однако, когда Маныгин гаркнул, что пора начинать, стихли разом. Президиум выбрали быстро — Маныгина, Карданова, Голышеву, Новикова и... споткнулись на Аннушке: забыли фамилию. Выяснили, что Малых, и выбрали тоже.
Докладывал Маныгин. Читать Устав он не стал — уже было. Сказал только о главном. О том, что коллектив управления объявляет себя особым отрядом комсомола на Всесоюзной ударной и обязуется продолжать комсомольские традиции. Сказал о поведении : должно быть примерным во всем, о коллективном органе — штабе, о демократии: всем надо чувствовать себя хозяевами. И соответственно работать.
— Вокруг тайга да болото,— заканчивал он.— Грянут еще и морозы, и жара, страшный грянет враг — комарье да гнус. Много еще будет горького и трудного, ребята. Но я верю: никто из вас, ударных бойцов сибирской стройки, не отступит! А кто не верит — подпись свою под нашим Уставом не ставь. С первым же вертолетом — на материк!..
Потом говорил Виктор Карданов. Все-таки, видать, недаром был он комиссар: умел запалить душу. И говорил-то, вроде бы просто, и голоса, как всегда, не повышал, а Лешка снова, как днем, переживал свое, и вспоминал об отце и брате, и думал о тех парнях, которые в далекие первые пятилетки поднимали заводы и города в безлюдной степи, в уральской и дальневосточной тайге, мерзли и жарились, кормили вшей и комаров, а одеты были похуже, и грамотой были беднее, и техники почти не имели, а все равно дело, нужное стране, сделали.
И еще Карданов поразил Лешку одной мыслью.
— Вы учтите, ребята,— сказал комиссар,— учтите : освоение Сибири — это продолжение, это еще один шаг нашей Великой Октябрьской революции. Оно даст стране такие богатства, что капиталистический мир ахнет и заговорит с нами по-другому. Заговорит почтительно и просительно. И этого добьемся мы, ребята!
Уже совсем свечерело, урман хмуро обступил костер, отсветы пламени освещали лишь лица сгрудившихся людей, а дальше, за ними, сгущалась глухая темень. Подмораживало, и крепенько.
Аплодисментов Карданову не было. Как и Маныгину. И правильно, подумал Лешка. Собрались обсудить свою будущую жизнь — к чему они, аплодисменты?
Маныгин спросил:
— Еще кто выступит, или вопросы будут, предложения?
Произошла заминка, какая часто бывает в таких случаях, но тут Слава Новиков, слегка подвинув плечом стоящего рядом Аннушку, сдернул шапку:
— Разрешите, я скажу... Товарищи! Сегодня для нас с вами, можно сказать, исторический день. Мы принимаем свой Устав. Этот Устав для нас, молодых строителей коммунизма, является кодексом, по которому отныне нам предстоит жить. Мы пришли сюда, в морозную тайгу, чтобы, как сказал комиссар, повторить подвиг отцов. За нами, товарищи, вся страна, мы на переднем крае, и мы пойдем вперед и победим тайгу. Я от всего сердца голосую за наш Устав и призываю к этому всех!