Слава вздернул руку вверх, как трибун, потом опустил ее и натянул шапку.
Маныгин с Кардановым переглянулись.
— Бис! — выкрикнул чей-то бас, а сбоку фальцетом подхихикнули: — Браво!
— Ну-с,— сказал Маныгин,— еще кто?
Руку протянул Антоха Пьянков:
— Имеется вопрос. Вот там насчет спиртных напитков... Это что же значит — совсем всухую?
— Не нравится,— усмехнулся Слава.
— Я видел,— продолжал Антоха,— ящики с борта сгружали. Со светленькой. Это для кого — для канальства?
Маныгин свирепо набычился, но Карданов легонько отстранил его руку, готовую яростно трахнуть по столу, сказал:
— Устав одинаков для всех. Для начальства тоже. Спиртное будет выдаваться только в особых случаях по ходатайству бригадиров, с моего разрешения. Скажем, день рождения...
— ...или поминки,— добавил кто-то позади Лешки.
— ...или свадьба! — с веселым вызовом закончил комиссар.
— Ну, до свадьбы нам тут не дожить! Тоже ведь «сухой закон».
Маныгин рассмеялся:
— Нет, ребята, свадьбы будут! Построим побыстрее — побыстрее приедут отделочницы. От невест еще отбою не будет.
— Ладно бы!..
— А вот Родион Гаврилович, он что,— с подковыркой спросил Тимка Грач,— тоже «отряд комсомола»?
Все с улыбками посмотрели на главбуха — сухонького и седого. Тот ответил сам:
— Тоже! Я старый комсомолец и чоновец. Еще дружинником могу быть.
Подковырочка Тимки была, конечно, зряшной. Ведь в Уставе ясно написано, что в управлении может работать любой гражданин, который признает Устав и обязуется ему следовать. Хоть молодежи и большинство, а без людей зрелых и пожилых все равно не обойтись. Просто такая уж у Тимки черта, подумал Лешка : пошли шуточки — и он шутит, был бы серьезный разговор — и он бы показал деловитость.
— А вот я думаю,— подняла лицо к Маныгину Надя,— нужно записать пункт насчет учебы. Каждого до тридцати лет, кто не имеет образования, обязать учиться,
— Не может она, понимаешь, без парты жить,— сказал Антоха.— Умственной работы деточка добивается.
— Для твоей башки это очень полезно,— прогудел все тот же бас, и только тут Лешка понял, что это гудит Иван Ситников.
— Правильно она говорит! — поддержали Надю и тут же заспорили:
— Где ж здесь учиться?
— Заочно можно.
— Вечернюю школу надо.
— Еще бы курсы бальных танцев — тоже образование.
— Галдеж! — оборвал шум Маныгин.— Еще вопросы, предложения?
— Есть вопрос: когда электродрели привезут?
— Цепи у «Дружбы» рвутся, запасные кончаются.
— Когда пекарня будет? Надоело сухари на дырки от бубликов менять!
И посыпалось...
Собрание закончили, когда кухонный шеф дядя Володя во второй раз приплелся ныть по поводу того, что оленина в котле переварилась.
Но и это был еще не конец. Предстояло каждому под Уставом, за строчкой «С Уставом ознакомился, согласен и обязуюсь его выполнять» поставить свою подпись. Маныгин еще раз предупредил, что никого не неволят — дело добровольное.
Карданов выкликал по списку, и вызванный подходил к столу, под свет переносного фонаря, и расписывался.
Лешке, наверное, не хватало как раз этого момента. После строгих и чуть торжественных речей Маныгина и Карданова его распаленное сердце ждало чего-то необычного, и непутевые, на его взгляд, мелочные и несерьезные вопросы и замечания ребят были вовсе не к месту. Они нарушали, сминая, значительность всего, что происходило. Лешка даже злился, ему было совестно за товарищей.
А сейчас, когда в хмурой морозной ночи, при неровном свете затухающего костра, окруженные, казалось, непроходимой тайгой, потянулись ребята к столу, чтобы поставить подписи под «Уставом первопроходцев», все сделалось для Лешки опять торжественным и строгим.
— Как в армии под присягой расписывались,— сказал кто-то рядом, Лешка обернулся и удивился: то был Антоха Пьянков.— А хотя ты еще зеленый, навряд ли поймешь,— ухмыльнулся Антоха.
Зря ухмылялся. Тревожно и горделиво звенело что-то в груди у Лешки, когда он, склонившись над столом, вывел старательно и четко: «А. Новожилов».