— ...И, главное, всех с работы посрывали,— будто и не слушая главинжа, продолжал свое Маныгин.— Шоферов зачем с трассы сняли? Новикова забрали, рацию оголили. Новожилова кто разрешил взять?
— Ты не горячись, Анатолий,— хмуро сказал Карданов.— Это я распорядился: всех подчистую. Аврал.
— Аврал!.. Сделаем так. Бульдозерами подвинуть грунт ближе к баржам, так сказать, расширить берег. Это раз. Баржи тракторами подтянуть к берегу... Знаю, сядут. После разгрузки всплывут. Это два. И — сходни. Малых где?
— Здесь я.
— Давай, Аникей, родной, быстренько сваргань со своей бригадой сходни-трапы... Всем все ясно? — Он оглядел собравшихся победно.— Начальникам участков через час быть в управлении.— И негромко сказал Карданову:— Виктор, и тебе. Шоферов — отпустить всех. Новиков, давай в мою машину. Новожилов — тоже, от меня еще выговор получишь за то, что покинул пост. Все! Обжалованию не подлежит. Действуйте!
— Анатоль Васильич,— бросился к Маныгину Антоха,— это как же получается? Шоферов отпустить, а наши боевые сто грамм?
— Какие еще сто грамм?
Карданов объяснил назначение «особого» ящика.
— А-а.— Маныгин с усмешкой глянул на полумокрых ребят.— Выдать всем, и немедленно. Чтобы завтра — ни одного больного!
...Лешка сидел в машине нахохлившись. Ему было обидно за несправедливо обещанный выговор, а пуще того — что Маныгин оторвал его от братвы. «Подумаешь, полдня без секретаря пробыть уже и не может». Толик, шофер, раза два оглядывался через плечо и бодряцки подмигивал. Парень молчаливый и старательный, но с душой отчаянной, Лешке он нравился. Однако сейчас было не до Толика. Слава, успевший тяпнуть свои «боевые», пребывал в отличном настроении— радовался, что с разгрузки его сняли. Маныгин молчал. Лешка изредка косился на него. Хотя обида еще топорщилась, в мыслях появилось и горделивое: «Ничего все-таки у меня начальник, толковый мужик— приехал, глянул и сразу нашел решение...»
Маныгин велел переодеться в сухое, а вскоре в управлении началось совещание. Лешка, как обычно, вел запись. Речь шла о том, что стройка вступает в новый этап. В ближайшие дни придет еще несколько барж с грузом, потом прибудет рабочее пополнение. Предстояло развернуться вовсю. Этого ждали, к этому внутренне готовились, но вот грянуло — и возникла масса задач и вопросов, решать которые надо было срочно и с максимальным напряжением сил. Их-то и обсуждало совещание, чтобы потом выйти с ними на заседание штаба стройки.
Чтобы решить, как ускорить строительство причала, Маныгин повез всех туда, на место. Лешка остался в палатке один с Родионом Гавриловичем. Записанное наспех нужно было разобрать и необходимое внести в «Книгу запросов и распоряжений». Форму записей в этой «Книге» Лешка разработал сам, придумал для ясности различные графы и очень этим гордился. Маныгин его похвалил, тем паче что новая форма записей упрощала контроль за исполнением. И всякий раз после совещаний Лешка брался за эту «Книгу» с особым чувством, со старанием.
Кой-какие из распоряжений, например снабженцу Симе Кагальнику, Лешка переписывал на отдельные листки и, дав Маныгину подписать, нес Славе Новикову в радиорубку, чтобы передать в Тюмень. Потом он следил за их исполнением. Это приносило ему ощущение своей важности для стройки, нераздельности с ней — видно, и впрямь в механизме управления он становился деталькой нужной.
Лешка пыхтел над «Книгой» запросов и распоряжений, когда почувствовал, что за его спиной кто-то стоит — не слышал, как подошел человек. Он поднял голову и увидел бумажку в руках Родиона Гавриловича.
— Алеша, ты извини, что отрываю. Просьбишка к тебе есть. Вот эту бумаженцию не перепечатаешь для меня? Есть такой в главке чиновник, Чиквиладзе называется, терпеть не может писаного от руки. А?
— Да, конечно, Родион Гаврилович, давайте,
— Не обязательно сейчас,— затряс руками бухгалтер,— не срочно. Я вообще: не перепечатаешь ли? Она коротенькая.
— Давайте, давайте.
Лешка в два пальца скоренько настукал бухгалтерский запрос насчет какого-то баланса, и Родион Гаврилович, довольнешенький, пошел крутить свой арифмометр. Без этой крутилки он, похоже, два и два не смог бы сложить.
Стариканыча Лешка полюбил. За что — и сам еще не разобрался. Может, за то, что, как и батя, был бухгалтером? Ну, едва ли. И на батю походил он мало — невзрачный, тихонький, даже робкий какой-то. Может, не полюбил — пожалел?
Родион Гаврилович был одинок и несчастен. В прошлом году у него в Саянах погиб сын, геолог, а вскорости умерла жена. Старикан распродал мебель, бросил квартиру и подался на Север, подальше от родимых мест. Осталась у него еще дочь, только дама, видать, очень занятая: отцу почти не писала, а он каждый день ждал хоть малой, хоть самой скупой весточки. Она была замужем за каким-то профессором-геохимиком, и то ли со слов зятя или сына, то ли от собственной учености Родион Гаврилович нет-нет да заговаривал о том, что сибирскую землю («великую Сибирскую низменность», уточнял он) используем мы пока что варварски, топчем, не глядя под ноги, качаем лишь нефть да газ, будто не ведаем других сокровищ. Особенно упирал он на то, что на севере низменности, конечно же, он убежден, должны быть полиметаллы и редкоземельные элементы. На этих элементах Родион Гаврилович был просто помешан и сладостно повторял чаровавшие его названия: церий, тулий, лантан, итрий, монацит... Разойдясь, он розовел и начинал сильно жестикулировать, потом, спохватившись, засовывал ладошки меж колен, как дошкольник, и улыбался смущенно-виновато.