Глава III. ЛЕТО.
ПОЧЕМУ ЛЕТО
ЗОВУТ КРАСНЫМ
1.
Жизнь у Лешки сделалась какой-то неуютной. Тому, наверное, были две причины.
Первая — переезд.
Из старой, промороженной, промокшей и печуркой прокаленной палатки управление переехало в жилой дом. Второй этаж его специально перепланировали и, во изменение первоначального проекта, выгородили коридор и насекли кабинеты. Теперь все службы и отделы имели свои апартаменты.
Лешка, как бог, сидел один в комнате с двумя столами, канцелярским шкафом, вешалкой и пятью стульями. Одна из барж доставила столько мебели, что для нее пришлось ставить специальный склад-времянку. Привезли кровати, тумбочки, вешалки, шкафы, столы, стулья и даже ковровые дорожки. Из Лешкиного «передбанника» двери вели: с одной стороны—в кабинетик Маныгина, с другой — Гулявого и Кар данова. Не в том было дело, что кабинетики маленькие, а в том, что отдельные.
Лешке бы сидеть да радоваться: ни жарко, ни холодно, сухо, комаров почти нет. А ему было вовсе не радостно, совсем даже наоборот. И хоть чуточку грела самолюбие, не успокаивала табличка на двери: «Помощник начальника КМСМУ», изготовленная по распоряжению Маныгина, хотя должности такой в штатном расписании совсем не значилось.
Беда была в том, что здесь Лешка особенно остро почувствовал свою секретарскую приниженность. В палатке все кучились вместе, все были заединщиками, а здесь, в чистенькой светлой комнате, оголилась сущность его работы. Там к Маныгину заходили запросто и когда угодно. Здесь посетителей полагалось встретить и сказать, к примеру: «Минуточку подождите, управляющий занят». Там Маныгин простецки подходил к Лешкиному столу, присаживался и говорил : «Ну-ка, Леша, давай отстукаем». Здесь он нажимал кнопочку, у секретаря звонило, и надо было, как брехала братва, на полусогнутых топать к начальнику в его кабинетик. Там Лешка был товарищ, здесь он стал секретарь.
Так думалось ему, и это его мучило и было первой причиной расстройства души.
Вторая была сложнее, в ней Лешка разобрался не сразу.
Хлынуло пополнение. Три дня вертолеты доставляли на стройку новых рабочих. В поселочке сразу стало шумно и тесно. Вагончиков на всех не хватало, разбили палаточный городок. Затрезвонили гитары, потянулись, поплыли, заныли песни. У вагончика-столовой теперь чуть не весь день толпилась очередь.
Народ был больше молодой, хотя попадались и дядечки в годах. Люди как люди, они вначале мельтешили в глазах у Лешки без разницы, но уже дня через два он разницу начал примечать. Были тут и новички — вроде него зимнего, не очень смелые, чуть растерянные, не знающие общежитского бытия. Они были послушны и дисциплинированны. Но приехали и бывалые парни, уже понюхавшие и кирпича, и цемента, и сосновой смолы, и костров. Эти ершились, хотели хозяйничать и устанавливать свои порядки.
Больше всех, пожалуй, лезла в глаза группа каменщиков из Подмосковья. Это были сплошь молодые ребята, веселые, нахрапистые, стильные. С одинаковым шиком носили они и модные затасканные штаны, и новенькие негнущиеся кирзачи. На компанию было аж три гитары, и парни пели песни, Лешке незнакомые, хорошие, приманчивые. В обращении они были вроде и просты, только нагловаты, но к себе особенно не допускали — держали дистанцию, разговаривали свысока, будто им назначено быть главными покорителями тайги, а остальные так себе, подсобники у них.
Ну, эти куда ни шло, хоть веселые; а вот плотники, приехавшие уже сформированной бригадой не то из Костромы, не то из Ярославля, те Лешке совсем не нравились. Держались они тоже особняком, поставили на отшибе свою палатку и из привезенных с собой продуктов каждый вечер готовили на костре какое-то варево. Конечно, ничего в том худого не было, не пропадать же запасам, но эти вечерние трапезы Лешке почему-то были очень не по нутру. Среди плотников затесались два или три пожилых, люди молчаливые, неулыбчивые, видать, весьма хозяйственные; бригада их слушалась.
Еще Лешке не нравился симпатичный на вид парень по прозвищу Медведь. Звали его Василий Медведев, за ним значились три специальности: шофер, моторист, слесарь. Фамилия и кличка к нему совсем не подходили: с тонким красивым лицом и длинной каштановой шевелюрой, подтянутый, ничем он не походил на развалистого таежного зверя. Васька носил цветастое шелковое кашне, был всегда чисто выбрит, только бачки оставлял, от него пахло одеколоном.
В день прилета он заявился в управление. Дверь скачала чуточку приоткрылась, Лешка увидел чей-то сумеречный глаз, потом вошел в комнатку этот парень. За ним маячил второй, вислогубый и кривоносый. Васька тронул куцый лакированный козырек фуражечки — не то поправил ее, не то поздоровался — и сказал хриплым тенорком: