— Костяной ты, что ли? — В горле ее булькнул смех. — Я говорю, избушку. С печкой, с полатями. И чтобы вокруг — ни души. Только лоси бродят, белки скачут...
— ...и медведь,— закончил Лешка.
— Ну и медведь. А что?
— Скучновато будет... Ты мне толком-то не объяснила, почему все-таки в университет решила не поступать?
Она знобливо потянула на себе куртку, плечом привалилась к его плечу.
— Ох, Лешка, верно ты костяной. Ну неужели не понимаешь? За тобой я поехала! Куда ты, туда и я.
А ведь похоже. Как это он сразу не догадался? Ему сделалось немножко страшно. Лешка вспомнил, как приехал Василий в отпуск, они валялись вдвоем в березовой роще, слушали лопотание листвы, и вдруг брат, не открывая глаз, сказал: «А ведь она тебя любит». Лешка сжался весь, будто под занесенным ножом, и осевшим голосом спросил: «Кто?»—« Лена... А ты, видать, к Тане Синельниковой тянешься, да?» И вспомнилась Татка — красивая, дерзкая, с капризными бровями-щеточками, ио вспомнилась как-то холодно, бестрепетно.
Лена жалась плечом к его плечу. Лешка боялся шевельнуться.
Негромко захрустел под неспешными шагами мелкий валежник. Кто-то шел к берегу. Лена откачнулась от Лешки. Послышалось негромкое хрипловатое бормотание и приглушенный девичий смех. Потом голос Нади сказал:
— Ну что ты! Нельзя так... Ой, Вася...
Лешка громко кашлянул. Все стихло. Но ненадолго.
— Плацкартные места уже заняты. Прогульнемся чуток дальше.
Васька сказал еще что-то, Надя опять засмеялась. Снова валежник захрустел.
Лена встала:
— Ну что, Леша, пойдем? Нагулялись, и комары... Он двинулся за ней. У «Северянки» Лена сказала: — Спокойной ночи, мужичок. Напугала я тебя? Не бойся, я пошутила.— И побежала в дом.
Лешка постоял немного, в душе было смутно, потом пошел к себе.
Ребята еще не спали, только что вернулись из кафе. Антоха Пьянков, завернувший к ним, сидел на кровати Преображенского и объяснялся ему в любви. Шея у него была красная, глазки поблескивали — видно, перехватил у кого-то лишний стаканчик.
— Хоть ты интеллигенток, комсорг,— говорил он,— а я тебя люблю. И веселый ты, черт, пляшешь хорошо. Вот так.— Антоха попытался изобразить, по почел за благо плюхнуться обратно на кровать.
— Вот чем надо завоевывать массы — ногами! — хохотал Дим Димыч.— Леша, ты куда исчезал?
— Да так...
— Тайна, покрытая кисеей белой ночи,— снасмешничал Слава.— Имя той тайны...
— Брось,— поморщился Аникей.— Тайна так тайна, и нечего лезть.
— Ах, подумаешь, какой секрет и какие мы праведники! Ладно, Новожил, гони галстук. За успех с тебя причитается.
Лешка отдал галстук Славе, рубашку — Дим Димычу, подумал, разделся до конца и шмыгнул под одеяло.
— Ну-у,— сказал Антоха.— Новожил у нас индивидуум. В комнате гости, а он — спать.
— У нас, Антон, демократия.— Дим Димыч подсел к нему, обнял за плечи.— Будем считать, что гость ты мой. Хочешь, напою чаем? Конфеты есть.
— Ну да, буду я удовольствие разбавлять чаем! Если бы ты что другое выставил... Ладно, тоже пойду на боковую. Оревуар!
— Ты смотри,— засмеялся Слава,— какой образованный стал!
— Не боись,— довольный, обернулся с порога Антоха,— как-нибудь и мы...—и тихонько вышел.
Хлопнула далекая входная дверь, кто-то протопал по коридору, и все стихло.
«Как же это понимать, что ты поехала за мной?» — спрашивал Лешка Лену.
Она улыбалась:
«Люблю тебя».
«Нет, серьезно?»
А к чему спрашивать! Ведь знает он, прекрасно знает, как надо это понимать, только сознаться боится... или не хочет?..
— А что, он парень ничего, еще пообтешется,— неожиданно сказал Дим Димыч, и кровать под ним заскрипела.
«Сейчас будет монолог минут на десять»,—подумал Лешка: этот Преображенский, если у него было хорошее настроение, любил поговорить перед сном.
— Вот мы все к нему: Антоха, Антоха,— продол« жал Дим Димыч,— а почему не Антон или даже Антон Николаевич? У человека надо разбудить уважение к себе.
— Чего не надо, того не надо,— вставил Слава,—• он как раз только себя и уважает.
— Ну если показать, что уважают и другие, у него в душе произойдет поворот.— Кровать заскрипела сильнее: Дим Димыч воодушевился.— Отношением других Антон станет дорожить. Это, я вам скажу, психология. Научится человек дорожить мнением коллектива — и все, уже наш. В нем есть здоровое ядро, помяните мое слово, мы из Антохи выкуем полноценную социалистическую личность. Тут ведь что важно?..
Лешка почувствовал, что кто-то сел на его кровать, и открыл глаза. Светлая серебристая мгла заливала комнату; к нему совсем близко склонился Аникей; он еще, оказывается, не раздевался.